* * *

Антонина Андреевна Симонова гоняла по блюдечку остатки варенья из крыжовника и настороженно смотрела на молодого человека, сидящего напротив нее. Худощавый и не ширококостный, он тем не менее оставлял впечатление сильного человека. Сильного и уверенного в себе. Пожалуй, он даже был красив. Не так, как его отец, чей облик действовал на Антонину Андреевну завораживающе с того момента, когда она впервые пришла в церковь – и обомлела при виде невысокого священника с мужественным лицом и аккуратной бородой. А когда тот запел-заговорил слова молитвы, в ее груди заныло, безмолвно заголосило то бабье начало, о существовании которого она уже позабыла. И после этого уже ни спать, ни есть не могла, разболелась так, что до сих пор воспоминания об отце Иоанне вызывали у нее приступы нежности и отчаяния одновременно.

К красоте его сына нужно было присмотреться. Несомненно, от матери он получил не меньше, чем от отца: более тонкий нос, более изящный разрез глаз. То, что в облике отца Иоанна казалось Антонине Андреевне ярким, бросающимся в глаза, матушкина кровь сделала в Матвее мягче, незаметнее. Поэтому к нему нужно было приглядеться, прежде чем почувствовать породу…

Антонина Андреевна ощутила укол ревности. Она знала о судьбе отца Иоанна, о смерти его супруги. Но кровь-то ее, мертвой, не пропала. Вот она, память о прошлом отца Иоанна, сидит перед ней. И опять хочется голосить – потому, что теперь ей совершенно понятно: все, о чем она мечтала – иллюзии. Перед ней сидел сын отца Иоанна – похожий на него и похожий на ту, умершую. Совершенно посторонняя и ненужная фигура в ее мечтах. Но разом уничтожающая все эфемерные надежды.

Но ведь это она сама написала ему.

– Вкусное варенье, – совершенно серьезно произнес Матвей. Он явно говорил то, что думал, не с целью произвести впечатление. – В последний раз варенье из крыжовника я ел в детстве, в деревне у бабушки.

Он замолчал, и его молчание явно означало: что дальше? зачем ты меня позвала?

– Я люблю вашего отца, – неожиданно сказала она.

Матвей некоторое время сидел молча, опустив голову.

– Это его жизнь, – наконец произнес он. – Я не хочу вмешиваться в нее. Но, по-моему, он выбрал свой путь, и этот выбор нужно уважать.

– Господь выбрал, – сказала она. – Еще до нашего рождения. Отец Иоанн пострадал – из-за твоей матушки. Теперь страдать мне. Я знаю, я готова к этому.

– Вы уверены, что нужны ему?

Теперь наступила очередь Антонины Андреевны замолчать. Через некоторое время она нашла в себе силы произнести:

– Не уверена. А была бы уверена – боролась.

Матвей посмотрел на нее серьезными умными глазами, а потом спросил:

– Так что вас привело в храм Александра Невского?

– Вначале сам князь Александр. Вот, послушайте, что пишут о нем, – Антонина Андреевна открыла книгу, которую специально положила на стол, сразу после звонка Матвея: – «В ночь с 7 на 8 сентября 1380 года, накануне великого единоборства на Куликовом поле, во Владимире, в обители Рождества Пресвятой Богородицы горячо молился Господу о спасении Русской земли благочестивый пономарь, склоняясь ко гробу святого Александра. И вот возгорелись сами собой свечи у гробницы великого князя, а из алтаря вышли два старца, озаренные небесным сиянием, приблизились ко гробу, и явственно в храмовой тишине прозвучали их голоса: „О, господин Александр, восстань и поспеши на помощь потомку своему, великому князю Дмитрию, одолеваемому иноплеменниками“. Восстал из гроба, словно живой, святой Александр, и все трое стали невидимы… Могилу святого Александра раскопали и обнаружили его тело, оказавшееся нетленным после ста семнадцати лет, истекших со дня погребения…» – Отложив в сторону книгу с житиями русских святых, она со всей серьезностью произнесла: – Я всегда гордилась Александром Невским. Я верила, что этот святой – необычный. Он обладал знанием, которого не имел тогда никто: по крайней мере, в России.

– Каким знанием?

Антонина Андреевна потупилась. Она наморщила лоб и несколько минут шевелила губами, пытаясь сформулировать то, что хотела некогда донести до отца Матвея.

– Все звучит настолько просто, что люди не верят этому.

– Скажите мне, быть может, я пойму вас.

– Александр Невский был солнечным человеком. Вы, мужчины, смотрите только на одно: как он воевал, с кем, кого победил. А ведь не это главное. Александр Невский знал, что наш мир – только прообраз грядущего. Господь дремлет и наблюдает нас во снах, а мы полагаем, что эти сны и есть реальность. Он еще не проснулся! А потому и смерти нет – той, которой мы так боимся. У индусов есть предание, что бог-создатель по имени Брахма мириады лет спит, прежде чем приступить к сотворению нового мира. Не знаю, насколько правильный образ я выбрала, но мы все живем во сне Брахмы. Вы понимаете?

– С трудом.

– Да что там понимать! Наш мир – лишь прообраз будущего. Именно поэтому нам дано ошибаться и грешить, одной Христовой молитвой замаливая грехи. Нам дана чудесная сила, потому что мы – мысли, мечты, сновидения Брахмы! Нет материи – есть одна только фантазия спящего Создателя.

– Так Александр знал это?

– Безусловно. Все великие чудотворцы, восстававшие от смерти, знали это. И Александр Благоверный знал. Потому вспомнил о России в год нашествия Мамая… Ваш отец служил в храме его имени. Это был необычный храм. На его стенах было изображено знание Александра.

– Летящий богомаз? Страшный суд, которого не было?

– Да! И не только. Вы заметили это? Ваш отец тоже заметил?

– Слишком поздно. Уже после пожара, благодаря фотографиям, которые делались два десятка лет назад.

– Так почему же он не хотел выслушать меня!

Наступила минутная пауза. Наконец Матвей нашелся, что сказать:

– Вы говорили, что любите моего отца.

– Да, – вновь склонила голову Антонина Андреевна.

– После смерти моей матери он избегал женщин – если это были не прихожанки, подходящие к причастию или просящие о духовном подкреплении и защите. Отец верен памяти; он не хотел опошлить ее ничем. Он отсекал все, что считал вмешательством в свое прошлое. Он чувствовал, что вас ведет. Вам ведь не нужна была его духовная защита.

– Почем вам знать!.. Впрочем, мне не нужна защита. И духовная тоже. Я никого не боюсь, ведь я – мысль Брахмы… Вы смеетесь?

– Нисколько.

– Да нет, смеетесь. Совсем как тот амбал, который приходил от имени вашего отца и пугал меня.

– Этого «амбала» звали Андрей Нахимов?

– Да. Он представился экономом храма. Все экономы такие?

– У нас особенный, – усмехнулся Матвей. – Это все от того места, где он работал, пока не пришел в Церковь.

– В службах?

– Именно так. А вообще-то Андрей – нормальный мужик. Просто со своим представлением о людях…