Маша так не стала бы поступать, на мой взгляд. Я почти наверняка ошиблась.

— Любопытно, — сказал Покровский.

— Да, — сказала Настя Кох. — Не так часто люди что-то ночью жгут во дворе. Саму Яркову я тоже видела. Во двор выходила, мусор вынесла. Мне туда вернуться? Соседи говорят, она нечасто выходит.

Покровский подумал. Решил, что нет, оставил Настю наблюдать на Красноармейской. Кусок асфальта сносил его мысли в сторону Кроевской, скамейки, Петровского парка.

— Разрешили, разрешили! — девочка с учебником выпрыгнула из телефонной будки. Ее подруги тоже запрыгали, куда-то весело понеслись.

Покровский уже полтора часа не звонил на Петровку… Зашел в будку, набрал.

Есть информация из Ленинграда! Лейтенант Саша Саханович — так звали сердобольного парня, что вызвался помочь московскому угрозыску — установил, что в четверг днем соседи видели Сержа. Но вообще дом большой («бывшие дворцовые прачечные», по-ленинградски важно-небрежно уточнил Саханович), можно месяцами с соседями не встречаться. Сегодня лейтенант стучал в квартиру: пусто. Через час снова стучал, пусто.

Может, Серж уже в Риге, внимает торжественным звукам органа в Домском соборе, дефилирует по бульвару Райниса (Покровский не знал в точности, но не может не быть там бульвара Райниса).

Пошли с Кравцовым в ЦСКА, ходьбы минут пять, может, десять с учетом перехода проспекта. Насте Кох по дороге, но ее Покровский на всякий случай отправил отдельно. Идет чуть впереди, как незнакомая. Походку могла бы попробовать наладить, топает как…

Ладно.

— Ты на него думаешь, на Бадаева? — спросил Кравцов.

Покровский почесал переносицу. На Василия Ивановича при всем желании думать не получалось. С Раей Абаулиной сложно — Покровский осознавал, что она ему симпатична, а в такой ситуации нельзя быть объективным, даже если свою необъективность осознаешь.

— Из соседей на Бадаева пока больше, — сказал Покровский. — Расписание соседкино знает. Скамейки сто раз выследить мог. Удар рассчитал — умеет. Не курит. Но не обязательно убийца сосед, людей много в Москве. Таинственную подругу-пенсионерку точно стоит найти. Джигит еще есть, тоже не забываем.

— Джигит может быть как раз наглым цыганистым, который за Абаулиной заезжает.

— Да, я тоже подумал… Давай-ка ты сегодня, Кравцов, после ЦСКА по Чебурашке.

ЦСКА — интересное место, энергетическое, как сказал бы Кривокапа. Множество спортивных сооружений разных немножко эпох в похожем суровом стиле. Началось там все с грандиозного плавательного бассейна с претензией на античную роскошь, потом пошло поскромнее, но тоже выразительно. Гимнастический зал переделали из ангара, теннисный дворец кичится высотой бетонного пролета — шар в потолок запускать. Для борцов-фехтовальщиков дворец, для хоккеистов, для волейбола — царство килограммов, очков и секунд. Много флагштоков. Почти тут же увидели вдалеке на тропинке Бадаева, он что-то энергично втолковывал женщинам, навьюченным гигантскими шахматными фигурами. Кравцов видел Бадаева впервые, первая оценка выскочила автоматически:

— Не сутулится.

— Не сутулится, — согласился Покровский.

Но это ведь только предположение, что человек, якобы торчавший за сутки до убийства в Чуксином тупике, имеет отношение ко всей истории.

Кравцова Покровский затем и привел: Бадаева показать, должен на всякий случай знать в лицо, но пока все на этом. Где-то ходит здесь незаметный Семшов-Сенцов, нет смысла устраивать вокруг боксера половецкие пляски. Покровский отослал Кравцова на «Аэропорт», сам еще немного понаблюдал за Бадаевым и нагнал его наконец у большого плаката. Изображена передача эстафеты, заканчивающий свой этап спортсмен с перекошенным лицом, с оскаленными зубами тянет палочку коллеге, а тот, уже стартовав, пытается ухватить ее в воздухе слишком широко растопыренными пальцами — весь так трагически изогнулся.

— Николай Борисович! — делано обрадовался Покровский. — Вот вы где!

Бадаев, как Покровский понял, все же заметил его подходящим за несколько секунд и успел скрыть эмоции. Поздоровался, но ничего не сказал в ответ, стоял ждал: чего, дескать, надо. Но и Покровский шит не лыком: приветливо улыбался боксеру, тоже ничего не говорил, смотрел в глаза… Довольно долго молчали, Бадаев не выдержал:

— Есть какие-то известия для нас?

Покровский сказал, что известий нет, а возникли по ходу расследования вопросы. Тут уж Бадаев выдержал характер, не переспросил какие. Дождался инициативы от Покровского.

— Как вы думаете, Николай Борисович, ваши соседи могут быть причастны к смерти Варвары Сергеевны?

Бадаев удивился, нахмурился. Ответил не сразу.

— Василий и Абаулина?

Будто какие-то еще есть соседи.

— Да. Они, мы знаем, соперничали за комнату. У них был мотив.

Бадаев подумал, пожевал будто бы слова во рту. Спросил:

— Так маньяк же?

Очередь Покровского не отвечать. Подождал.

— Ты убьешь — а комнату не выделят, — сказал Бадаев. — Законы скользкие.

— Они могли иначе думать, — заметил Покровский. — Вам-то как кажется, способен кто-то из них на убийство? Необязательно своими руками.

Было бы эффектно добавить «вашими, например», но неуместно.

— Не похожи, — сказал Бадаев. — Они другие люди. И Абаулина, и этот… Маньяк убивал.

— А где они были в момент убийства?

— Почем я знаю? — на сей раз быстро ответил Бадаев. — К Василию сеструха приезжала. Абаулина в кабаке, наверное.

— А сами вы?

— Я? — Бадаев посмотрел на Покровского.

— Да. Алиби всем нужно. Мотива у вас не было, а алиби?

Бадаев слегка напрягся. Всякий человек напрягается, когда у него спрашивают алиби, а уж тем более по такому поводу.

Важно угадать с интонацией. Если Бадаев убийца, то сейчас он должен видеть перед собой не хитроумного сыщика, который что-то просек, а обычного мента, который, конечно, может и невиновного сгноить, но персонально к Бадаеву на данный момент претензий не имеет, ходит обнюхивает по списку.

— Я был на работе весь день.

— А в нужное время?

— В нужное… Это во сколько точно?

— Так во сколько… — Покровский достал блокнот, сделал вид, что уточняет. — В тринадцать часов двадцатого мая.

— Это я на олимпийском семинаре сидел. Только ведь это, она-то…

— Кто может подтвердить? — нахмурился Покровский.

— Я сидел с кем… Между капитаном Коневой и Хоронько. Спидвеист такой, знаете? Мы с ним даже перекинулись… Только она ведь жива была!

— Кто? — Покровский сделал вид, что не понял, и тут же сделал вид, что понял. — Точно! Это не по этому делу. Вот ваше время: около шестнадцати часов двадцать второго мая.

Тут четкого алиби у Бадаева не обнаружилось. Он все время на территории, решает возникающие моменты, на той неделе пересаживали кусты… А двадцать второго — да, Бадаев помнит, что именно двадцать второго завозили шайбы на весь сезон, и сначала привезли неправильные, с этим долго шла возня. Была даже партия белых шайб, совсем бракованных, их со скандалом загрузили обратно, а тут кто-то вспомнил, что Третьяк вынашивает идею тренироваться с белыми шайбами, чтобы уж черные потом сто процентов отлавливать. И действительно,