это четверг, то ко мне Леонид Семенович заходил в районе трех. Мы с ним долго сидели, вносили правку.

— Насколько долго?

— Часа два, не меньше.

То есть как раз вокруг убийства в Петровском парке. За час начали работу, через час завершили.

— А телефончика Леонида Семеновича не запишете? Тогда уж и фамилию, так сказать…

— Пожалуйста…

— А вот вы документы секретные жгли во дворе…

Мария Александровна покраснела сразу. Такая не то что шила — блохи в мешке не утаит.

— Откуда вы знаете? Ах, — рукой махнула, — это не документы. То есть документы… Письма считаются документами? У меня письмо было. Да я и не само письмо…

Выяснилась полная ерунда. Мария Александровна хранила любовное письмо от однокурсника. Он потом рано умер, трагически, от оранжевой болезни. И осталось это его чувственное, как она определила, покраснев, письмо. И она решила сжечь письмо. Вдруг Олег найдет, прочтет, будет неловкость. И она уже сожгла конверт, собиралась прямо от конверта воспламенить само письмо. Но вдруг подумала, а почему его надо обязательно жечь. Олег обязательно захочет уважать ее былые чувства. Она не должна бояться Олега. Письмо сохранила, запрятала пока понадежнее…

Долго теперь еще будет устаканиваться личность Марии Александровны. Такие в жизни перемены! Сама пока не понимает, какой у нее характер.

— А почему во дворе-то? — спросил Покровский.

— А где? — спросила Мария Александровна с неподдельной растерянностью.

— Да где угодно! В пепельнице у окна. Некоторые в унитазе жгут, чтобы дым не шел в комнаты. Он все равно, конечно, идет…

— В унитазе? — Мария Александровна словно выше ростом стала, смотрела на Покровского с негодованием: любовное письмо в унитазе. — Я никогда не жгла раньше писем! Хотела в Серебряный бор, сжечь у реки. Туда думала троллейбусом, обратно на такси. Да подумала, вдруг не найду там такси. Решила — поздно, темно, сожгу быстренько во дворе, пять минут и готово.

Ладно.

В любом случае Покровский не допускал, что Мария Александровна сама бегала по парку с асфальтом. Леонид Семенович ее алиби наверняка подтвердит.

А вот Олег Александрович тип неприятный.

Но какой у него мотив, если считать главной целью Кроевскую?

Или все же не Кроевская была целью? Покровский в свою версию верил, но понимал, что перемещения асфальта не делают ее неопровержимой.

Выйдя из метро, сразу обратил внимание, как много вокруг задорных ярко-лимонного цвета круг-ляш-ков. На фонарных столбах, на спинках скамеек, на трасформаторной будке. Покровский присмотрелся — это бумажки-нашлепки с мороженого такой необычной вырви-глаз масти. Дно урны усеяно уже не кругляшками, а картонными стаканчиками с самим ярко-лимонным мороженым. Почти все недоедены, даже только начаты, будто пробует человек две-три палочки — и в урну стаканчик. А вот и мороженщица на углу, продает эти самые лимонные чудеса. Солдат как раз купил, попробовал — лицо скривилось эдак, скривилось так, влево-вправо, губы неприятно вывернулись… Бросил мороженое в урну.

— Семь копеек? — спросил Покровский, увидев ценник.

— Семь… — вздохнула мороженщица. — Недорого.

«Мороженое фруктовое». С виду лимонное.

Надо попробовать. Семь-то копеек.

Купил, пригубил, бросил в урну. Пожалел на секунду, что бросил — неужели не интересно понять, что именно так ловко сплелось в этот мерзкий вкус: гнилой лимон с неспелой ранеткой или водянистый огурец с засохшей камфорной ваткой? Нет, не интересно.

Газету на стенде почитал немножко. Пришел домой, Вадика Чиркова обнаружил на лестничной клетке. Он вышел из своей квартиры, чтобы постучать в соседнюю, к Покровскому. Сразу бросился навстречу, не здороваясь:

— Ну как вам это, а? Я вам даже записку написал! В голове не укладывается.

На Петровке был популярен анекдот про мужеложцев с финалом «в голове не укладывается», но Вадику еще рано это слышать.

А в записке, которую Покровский вчера вечером обнаружил в двери, стояло ТОРПЕДО СПАРТАК 4:0. ВОТ ТАК-ТО.

Вадик Чирков болел за «Торпедо», оригинальничал. Покровский был уверен, что долго это увлечение Вадика не продлится. Сам Покровский понятно, что за «Динамо» болел.

Из соседской двери показался длинный нос, а затем и вся Эвелина Октябриновна, дальняя родственница Вадика, которая жила с ним, пока родители в командировках, то есть очень подолгу. Ультимативно заставила Покровского зайти пообедать.

Пока уминали салат, борщ и котлеты с гречкой, Вадик взахлеб рассказывал подробности сенсационного матча. Игру на горе болельщикам «Спартака» транслировали по московской программе.

К чаю Эвелина Октябриновна объявила сюрприз. Раз-два-три! И вытащила из холодильника три стаканчика фруктового мороженого лимонного цвета. «Новый сорт фруктового!» Покровский сказал, что ел уже сегодня мороженое, а больше стаканчика в день ему устав не позволяет. Не стал добавлять, что именно это мороженое он и ел, любопытно понаблюдать за реакцией Вадика и Эвелины Октябриновны.

Съели с большим восторгом, и третью порцию, от которой Покровский отказался, охотно разделили между собой. Ладно.

Покровский в это время листал с большой буквы Тетрадь, куда Вадик вписывал составы команд и разные мысли про футбол-хоккей и вклеивал вырезки из газет.

На последней странице таблица с учетом вчерашнего матча, названия команд блестят, Покровский не сразу сообразил, что это фломастерами нарисовано. Не поленился Вадик нарисовать таблицу, действительную на один день. Вчера только «Спартак» с «Торпедо» играли, остальные игры сегодня.

До матча «Динамо Киев» — ЦСКА, который Покровский и Вадик собрались смотреть вместе, оставалось два часа. Покровский пошел домой, позвонил в Ленинград — теперь он звонил по двум номерам — в пустую по-прежнему квартиру Сержа на Фурманова и коллеге-энтузиасту Саше Сахановичу. Пусто. Подмел пол, вымыл посуду. Полежал в ванной, только вышел — телефон, Саханович! Встретится он с Сержем не смог, но вот только что узнал, что Серж и его чувиха по прозвищу Метла Дотла усвистали сегодня автостопом в Ригу. Ясно.

Пошел снова к соседям. У Вадика в комнате был персональный цветной телевизор. Эвелина Октябриновна принесла им большую чашу грецких орехов и старинные железные клещи; смотрели игру под орехи. Вадик много говорил, оценивал, спрашивал. Покровский иногда включался и поддакивал или отрицал — и снова уплывал в свои мысли.

Рыжий друг Марии Александровны произвел неприятное впечатление, но значит ли это, что его надо подозревать? Да, если рыжий убил первую бабушку, чтобы соединить как следует сердца с Марией Александровной в комфортных условиях, ему не нужно было в Чуксином переулке, в Петровском парке, на каркасах тянуть цепочку… даже вредно тянуть. Это ясно. Но если он грохнул Яркову, не горевшую желанием стать его тещей, безотносительно к другим преступлениям, сам по себе? Нет, это совсем было бы слишком, если первый эпизод один убийца, а остальные — другой. И надо отдавать себе