1. На уровне знания важнейшее значение имеет прежде всего продолжающий сокращаться “период полураспада” валидности знания. Благодаря этому мы видим, что оно принципиально является потенциально неверным. По консервативным подсчетам, период полураспада нового знания составляет от трех до пяти лет, во многих областях высоких технологий и основанных на знании услуг его срок годности, по всей видимости, значительно короче (ср. Willke 1998: 355)[53]. По сравнению с “более традиционными” формами обществ знания (ср. Burke 2001) это новая, неведомая прежде динамика в мире городов, и мы уже нигде не сможем полностью от нее уклониться. Таким образом, выводы даже самой сложной и дорогой экспертизы оказываются резко ограничены в своей правильности фактором времени. Более устойчивые, считающиеся непреложными положения доксы и фоновое знание о жизненном мире, на которое мы опираемся, ходя по улицам городов, втягиваются в процессы переговоров и торга, подчиняются методологическому (т. е. не онтологическому) реализму и знанию, полученному из вторых рук (через СМИ), и за счет этого трансформируются (ср. Matthiesen 1997).

2. Значение знания и в особенности преимуществ в знании (исследования, разработки, контроль) для главных секторов городских социумов и экономик, а также для конкурентоспособных инноваций продолжает, бесспорно, расти. Преимущества в знаниях – это то, на чем города основывают свой профиль и за что они всё больше соревнуются.

3. Вместе с тем, в эру городских экономик знания и те отрасли и индустрии, которые не зависят от интенсивной исследовательской деятельности, тоже реструктурируются вокруг нового потенциально неверного знания – включая то, что долгое время неправильно и пренебрежительно называли “low tech” или “mid tech” (cp. Hirsch-Kreinsen/Jacobson/Robertson 2005)[54].

4. К этому добавляется резкое обострение конкуренции за доступ к знанию, сведениям и данным, причем по всему миру. Глобальная динамика соревнования между основанными на знании проектными сетями и соответствующие экономические формы уже давно проникли и в региональные, и в городские интеракционные переплетения периферийных подпространств, – хотя бы в летальной форме “утечки мозгов”. Потенциальная неверность знания ускоренно обостряет эту конкуренцию между городами и регионами за компетенции, носителями которых являются индивиды.

5. Знание не в чисто когнитивном значении, а в более широком – как способность действовать и как социальное умение, как набор компетенций общества или городского региона – обнаруживает всё более дифференцированную палитру форм. Прежде всего, больше становится самих мест, институтов и сред производства знания. Так, например, клиентские системы рассматриваются и используются теперь как непременный источник знания для инновативных высокотехнологичных систем (ср. статью Керстин Бютнер о системе Siemens-PaCS в Matthiesen/Mahnken 2009). То же самое относится и к так называемым “knowledge intermediaries”, т. е. пространствам, в которых действуют брокеры знаний (Nowotny et al. 2001). Специфика городов определяется во все большей степени тем, как они соединяют процессы производства и потребления знаний через новые “зоны обмена” (“trading zones”, Galison 1997) между разными формами знания, разными исследовательскими учреждениями; это относится не в последнюю очередь и ко взаимоналожению разных технологий и видов динамики взаимодействия (интернет и т. д.), которые “контекстуализируют” ядро основанных на знании процессов, будучи сами опять-таки зависимы от знания.

6. В особенности европейские города растут всё больше за счет миграции (cм. Oswald 2007). Миграция всегда означает, помимо всего прочего, гигантский приток знаний и умений, а его роль в структуре городов и в муниципальной политике еще не оценена по достоинству. Между тем, этот приток знаний уже давно входит в число важнейших “путей индивидуализации” городского развития (ср. Koch в Matthiesen/Mahnken 2009).