Миротворцем он не был, этот талант у него отсутствовал. Это является, вероятно, той причиной, почему огромные шансы, которые он упустил летом 1940 года, в большинстве описаний Гитлера и Второй мировой войны практически не рассматриваются. Но это одновременно является причиной для того, чтобы на один момент остановить развертывание событий на лете 1940 года, чтобы правильно оценить сильные и слабые стороны Гитлера: никогда больше не видны эти силы и слабости в его изображении так полно и одновременно.

Гитлер имел ведь шанс добиться успеха и утвердить себя, который он отбросил. Он без сомнения доказал себя как образец в сочетании силы воли, энергии и работоспособности. Он свободно мог давать простор своим не незначительным политическим способностям, которыми он обладал: прежде всего, безошибочному чутью скрытых слабостей противника и способности такие слабости хладнокровно и моментально использовать. Кроме того, он обладал (и это он также доказал в этот исторический момент), вообще говоря, редкой комбинацией политических и военных талантов. Что в нем, однако, совершенно отсутствовало, так это конструктивная фантазия государственного деятеля, способного к длительному строительству. Поэтому он не смог довести дело до заключения мирного договора – так же, как раньше не довел внутринемецкое государственное устройство до конституции (мирные договоры являются ведь для межгосударственных отношений тем же, что конституции для государств). В этом ему мешали также его робость к определенности и его нетерпеливость, оба эти качества были связаны с его самовлюбленностью. Так как он считал себя непогрешимым и слепо верил в свою «интуицию», он не мог создать никаких учреждений, которые его связывали бы. А так как он считал себя незаменимым и хотел всю свою программу осуществить безусловно в течение своей жизни, то он не мог вырастить ничего из того, что требовало длительного времени, не мог ничего оставить своим наследникам, не говоря уже о том, чтобы позаботиться о наследниках (мысль о наследнике всегда была ему особенно неприятна).

* * *

В общем и целом это были те ошибки характера и недостаток способностей, которые перешли в тяжелые ошибки и упущения. Наряду с этим ответственными для тяжелых по последствиям ошибок 1940 года являются также ошибки мышления «программатика» Гитлера. Для политического мыслителя Гитлера война была нормальным, а мир – исключительным состоянием. Он видел, что мир часто может служить подготовке к войне. Что он не видел, было то, что война всегда должна была служить заключению мира. Богатая победами война, а не достигнутый мир было конечной целью его политики. Он сам шесть долгих лет при заверениях о мире готовил войну: теперь, когда он, наконец, ее получил, он не мог ее так быстро остановить. Иногда он говорил об этом прямо: если после побед над Польшей и Францией позволить наступить состоянию мира, то, как он говорил, будет уже не так легко «поднять» Германию на войну против России.

Но и по другой причине мысль о мире как раз с Францией была Гитлеру недоступна. В его политическом мышлении победа над слабым всегда «уничтожение слабого или его безусловное подчинение». И в связи с Францией в «Mein Kampf» слово «уничтожение» всплывает как нечто само собой разумеющееся. «Вечная и такая неплодотворная борьба между нами и Францией», говорится здесь, становится целесообразной только «при условии, что Германия действительно видит в уничтожении Франции только средство, благодаря которому можно было бы, наконец, дать нашему народу в другом месте возможное расширение». При обстоятельствах лета 1940 года, когда Гитлер еще надеялся на уступку Англии, во Франции все же запрещалась политика уничтожения в том виде, в каком Гитлер уже проводил ее в Польше, а в следующие годы ввел в России. Но другую цель войны для Франции, чем уничтожение, Гитлер, очевидно, не мог себе представить. Поэтому как раз в соответствии с его мышлением запрещался мир с Францией, который, чтобы быть полезным, должен был бы быть примирительным, даже объединительным миром. Мысль об уничтожении была не забыта, было только смещено во времени осуществление – или, по меньшей мере, дата была оставлена открытой. Во всяком случае, Гитлер не хотел себя в этом отношении ничем ограничивать.

Примечательно, что здесь соединяются две черты Гитлера, которые на первый взгляд кажутся противоречащими друг другу: его робость к созданию определенности и его запрограммированное упрямство. Обе вместе они сделали его до известной степени слепым к реальности. Он так же мало видел неожиданные, неза-программированные шансы, как и не соответствующие программе опасности. В этом он отличается от Сталина, который всегда бдительно наблюдал за окружающей его реальностью, – Гитлер же всегда верил себе, что может сдвинуть горы.

Это все не видится нигде отчетливей, чем в год между июнем 1940 и июнем 1941. В этот год Гитлер, не сознавая этого, решил свою судьбу. Он не смог увидеть, что все достижимое им уже достигнуто. Его не интересовало, что мир в континентальной Европе, который мог бы быть теперь заключен, должен был бы также снизить желание воевать и у Англии. Его в принципе не интересовала и вся война с Англией: она не была запланирована, она не вписывалась в картину мира Гитлера. То, что за Англией угрожающе приближалась Америка, Гитлер долгое время серьезно не воспринимал. Он надеялся на отставание Америки в вооружении, на отсутствие внутреннего единства между интервенционистами и изоляционистами, а в худшем случае на отвлечение Америки с помощью Японии. В его собственной программе действий Америка не участвовала. Эта программа требовала того, что после подготовительной войны против Франции, которая должна была обезопасить тыл и теперь, хотя и без заключения мира была закончена, должна быть начата большая главная война, «война за жизненное пространство» против России.

И все же Гитлер после некоторых противоречивых шагов, в конце концов, решился на войну с Англией, хотя она в его программе в условиях немецко-русской войны была предусмотрена не как враг, а как союзный партнер или доброжелательный, нейтральный наблюдатель. И это несмотря на то, что в повисшей теперь войне с Англией, противоречащей его программе, Россия была незаменима как разрушающий блокаду поставщик сырья и продовольствия, и при этом вела себя лояльно по отношению к Германии. Однако Гитлер не принял это во внимание, считая, что завоеванная Россия стала бы еще более надежным поставщиком сырья и продовольствия для Германии, чем лояльно нейтральная. А что касалось Англии, то он внушил себе, что Англия сама прекратит войну как безнадежную, когда у нее отпадет надежда на Россию как на будущего союзника. Он не понимал, что Россия не давала ни малейшего повода для такой английской надежды и что Англия явно рассчитывала в качестве будущего союзника не на Россию, а на Америку.

* * *

Нападение на Россию произошло не вследствие, а несмотря на продолжающуюся войну против Англии. И оно произошло не вследствие разногласий с Россией, которые во второй половине 1940 года имели место, но летом 1941 года уже были улажены, а потому что Россия на внутренней карте Гитлера всегда была отмечена как немецкое жизненное пространство. Кроме того, в расписании Гитлера теперь, после победы над Францией, пришел момент эту главную часть завоевательного репертуара вывести на сцену. Уже в июле 1940 года Гитлер дал знать своим генералам об этом намерении, которое потом 18 декабря 1940 года было возвышено до однозначного решения, и 22 июня 1941 года это нападение произошло.