Хантер рассмеялся.

— Чего смеешься, старлей? Нас на бабу променял? — с напускной суровостью громыхнул Аврамов.

— Да нет, — посерьезнел Александр. — Ее здесь, в госпитале, и в самом деле Афродитой прозвали. А девчонка замечательная. Только благодаря ей я очухался после той чертовой передряги. Но можете поверить? Даже с ней я каждое утро просыпаюсь и вижу наяву: вот беру свой автомат, натягиваю «лифчик»[31], обуваю битые кроссовки и лезу на броню!.. А когда глотну пыли афганских дорог, дизельного выхлопа, услышу посвист чужой пули над головой, тогда скажу: «Салам, Афган! Я вернулся! Мы с тобою не в расчете…»

Хантер внезапно умолк. Оба — Шубин и Аврамов — пристально смотрели на него.

— Вы чего? — удивился он.

— А ты, брат, оказывается, поэт! — повертел головой Шубин. — Стихи не пробовал писать?

— Какие там стихи! В училище, в Свердловске, статейками в окружной газетке баловался. Наши хлопцы вагоны по ночам разгружали, чтобы подработать, а я сообразил, что тираж у тамошней «Окопной правды» — ого-го, и два-три раза в месяц подкидывал им по материальчику. Гонорар выходил в точности такой же, как и на разгрузке вагонов. А всерьез писать… Не-ет, на это у меня духу не хватит!

— Ты, Саня, молодец! — Аврамов слегка приобнял старлея. — И голова у тебя на месте, что в бою, что на госпитальной койке! В самом деле — хватит тебе тут красоткам голову морочить, пора и повоевать…

Хантер иронически покосился на майора и выразительно потянул носом.

— Ты чего? — удивился Аврамов.

— Дезодорант, — сказал Александр. — Не узнаю. Это ты, Аврамов?

— Ну, я. А чего… — удивленно прогудел майор и вдруг расхохотался. — Ох и стервец! — Он повернулся к Шубину: — Это ж он все меня попрекал там, на высоте Кранты, что от меня потом разит!

— Да я не о том, — перебил Хантер. — Я вот все думаю — откуда у тебя эта идея взялась? Надо полагать, там, в Москве, в госпитале Бурденко, какая-то Афродита столичная тебя приголубила. Или нет? Давай, признавайся! — толкнул он майора в бок.

Аврамов неожиданно побагровел, словно школьник, и сконфузился. Шубин и Хантер понимающе переглянулись — старлей попал точно в «десятку», и оба заржали.

— Да ну вас, жеребцы! — отмахнулся майор, окончательно смутившись. — Совсем спятили. Тьфу на вас! — Великан развернулся и подался в соседнюю комнату, где их уже заждались.

Добравшись до стола, Аврамов наполнил рюмки — на сей раз молдавским «Белым аистом» — и торжественно начал:

— Уважаемый Владимир Иванович и вы, несравненная Галина Сергеевна! За время нашего отсутствия мы с товарищем Шубиным провели небольшое расследование причин и следствий ранения старшего лейтенанта Петренко. И пришли к следующему выводу: упомянутый младший офицер, известный также в ряде провинций Республики Афганистан как Хантер, он же — Шекор-туран, является проходимцем, симулянтом и ловеласом, к тому же злостно уклоняющимся от прохождения службы в своей воинской части. Поэтому категорически требуем выписать его из госпиталя как можно скорее, а непосредственно в эту минуту предлагаем выпить за его здоровье!

Майор поднял рюмку и хитро прищурился — мол, что, старлей, уел-таки я тебя?

За Сашкино выздоровление выпили единодушно, со смехом и шутками.

И только Афродита едва прикоснулась к коньяку: ее вдруг охватил страх от того, что с этой минуты разлука с возлюбленным становится реальной, больше того — близкой и неизбежной. И удержать она его не сможет, как бы ей этого ни хотелось…

Вторая половина дня вышла весьма бурной: шумная компания разъезжала по городу на служебной «Волге» начальника разведки округа, заглядывая во всевозможные злачные места и фотографируясь на фоне местных достопримечательностей, мужчины пили, хохотали, дурачились и снова грузились в машину, чтобы ехать куда-то.

Уже поздним вечером московских гостей доставили в гостиницу КЭЧ[32]при штабе округа, затем вернули подполковника Седого его многотерпеливой супруге, а Хантер с Афродитой привычно возвратились в госпиталь, в «генеральский люкс».

Когда оба уже лежали в постели, Афродита уткнулась лицом в Сашкино плечо и вдруг тихо спросила:

— А ты мог бы туда не возвращаться? Ты же знаешь, я в состоянии помочь тебе получить любое, какое только тебе понадобится, заключение ВВК, любой выписной эпикриз. Оставайся, любимый, прошу тебя! Тебе не придется бросать семью из-за меня, я не прошу, чтоб ты на мне женился, я хочу только одного — чтобы ты остался в живых…

Она расплакалась, вздрагивая всем телом.

— Я так хорошо тебя знаю, — продолжала Афродита, улыбаясь сквозь слезы, — словно мы выросли вместе. И, честно признаюсь, даже боюсь думать о том, как буду жить без тебя. Не бросай меня, Сашенька! — В ее голосе зазвучала отчаянная мольба. — Я с ума сойду, пока ты будешь там! Не уезжай, останься… Будешь служить в своем Киевском округе, в десантно-штурмовой бригаде, но только не возвращайся в Афган!

— Не могу, о рахат-лукум моего сердца, — пытаясь перевести все в шутку, Сашка стал поочередно целовать ее мокрые и соленые глаза, — ну никак не могу… Ты же знаешь, сколько у меня там дел и долгов… И прошу тебя — не надо об этом, звездочка моя! И вообще — не сопротивляйся нашей страсти — она сильнее нас! — С этими шуточными словами ласки закончились, перейдя в область прямого контакта.

На следующий день Аврамов и Шубин вылетели в Москву. Молодые люди провожали их в аэропорт Курумоч.

А по пути в госпиталь старший лейтенант принял решение сделать все, чтобы скорее вернуться в строй. Помимо предписанных медицинских процедур, он начал втихомолку, когда его не могла видеть Афродита, снимать гипс и разминать свою все еще неподатливую ногу. Случалось, на глазах выступали слезы от боли и бессилия, иной раз непроизвольно сквозь закушенное полотенце вырывался звериный рык, но он настойчиво продолжал «нелегальную терапию». Кроме того, регулярно изводил подполковника медслужбы Седого и начальника медчасти полковника медслужбы Якименко просьбами побыстрее отправить его на ВВК[33]и вообще — выписать из госпиталя.

Благодаря яростной настойчивости процесс реабилитации завершился успешно: комиссия наконец-то сняла с него гипс, удостоверилась, что результаты операции, проведенной Седым, положительны — правая нога снова обрела подвижность, и пришла к выводу, что старшего лейтенанта Петренко можно выписать, предоставив ему отпуск «по состоянию здоровья» на тридцать календарных суток. По окончании отпуска ст. л-ту Петренко А. Н. предстояло пройти еще одну военно-врачебную комиссию, по месту проведения отпуска, которая окончательно решит его судьбу. Отпускной билет и проездные документы выдал собственноручно начмед Якименко, пожелав… не слишком спешить на войну.