— Скажи, Бетани, недавний инцидент не напомнил тебе о том, что произошло два года назад?

Снисходительная усмешка.

— Еще один идиотский вопрос, Немочь. Ты как жираф: к тому времени, как до тебя дойдет, ты уже будешь барахтаться на дне, с хромобилем за компанию. Ля-ля-ля, буль-буль-буль. Шутка.

Ну и ладно, думаю я. Пускай. Сегодня ничто не испортит мне настроение. Снисходительно улыбаюсь малышке по имени Бетани Кролл. Потому что могу себе это позволить.

Я — женщина, которая провела ночь с мужчиной.

После эпизода с Ньютоном я могла бы обратиться к дирекции, попросить более интенсивных занятий с Бетани. Однако возобновление наших занятий «идет вразрез с установленными порядками». К тому же после недавнего вызова на ковер я вовсе не горю желанием снова предстать перед начальством.

Шелдон-Грей выстреливал вопросы, не сходя с гребного тренажера.

Как Ньютон, идет на поправку? Ы-ы-ых! Вам точно не нужна дополнительная охрана? Фу-у-уф! Как ваша уверенность в своих силах — не поколебалась? Свидетельские показания вы дали? Раз инцидент задокументирован, не хотите взять отпуск на пару дней?

Я старалась отвечать максимально убедительно и связно, а он истово раскачивался взад-вперед, гоняя волны потного воздуха из одного конца кабинета в другой, как будто в списке его дел на сегодня значилось: «переместить энное число молекул газа из точки А в точку Б». Мой план — не затягивать встречу — сработал: если верить циферкам на тренажере, весь наш разговор занял ровно одну минуту и сорок восемь секунд. По истечении которых я показала ему рисунок с красным человечком.

Брови главврача взлетели вверх.

— Отличная работа. Продолжайте в том же духе.

— Обязательно, — пробормотала я и выскользнула за дверь.

— Тот карандашный набросок с красным человечком, — спрашиваю я у Бетани. — На котором, как мне думается, ты изобразила свою мать. О чем ты думала в тот момент?

— Какой еще, бля, человечек, — бурчит она.

Порывшись в папке, протягиваю ей рисунок. Бетани нехотя скашивает глаза и, озадаченно нахмурившись, отпихивает листок:

— Это не мое. Придурок, который это нашкрябал, и рисовать-то толком не умеет.

— Бетани, я видела своими глазами. После падения Христа ты нарисовала вот это.

— Говорю же, не мое. Так только дети рисуют.

— Интересно, о чем думало дитя, нарисовавшее эту фигурку?

Какое-то время мы смотрим друг на друга в упор. Бетани отворачивается.

Однажды, посреди одной из бесед без начала и конца, что мы вели когда-то с моим психоаналитиком, мне вдруг подумалось: почти каждая женщина носит в себе идеализированный образ матери. Пироги пекущей, завтраки — обеды-ужины готовящей, после школы встречающей мамы, веселой сообщницы, которой можно доверить любую тайну, с кем можно меняться помадами и футболками и хохотать над какой-нибудь комедией. Антипод той, что досталась нам на самом деле — а в случае Бетани вызвала в дочери такое неодолимое желание убить, что в один прекрасный день девочка схватилась за отвертку и разом перечеркнула все остальное.

— До чего же ты тупая, — бормочет она. — Пойми, землетрясение не за горами. Послезавтра Стамбул так тряхнет, что мало не покажется. Напряжение подлинней разлома растет с каждым часом. Я его чувствую. И ураган, и упавший с горы Иисус — все оказалось правдой. А если я снова окажусь права? Что ты тогда будешь делать?

— А как, по-твоему, я должна поступить?

— Пора бы уже кому-нибудь прислушаться к моим словам. Неужели ты сама не видишь?

Время истекло. Дождавшись моего кивка, Рафик распахивает дверь. Бетани пристально рассматривает мое лицо, как будто делает мысленный слепок. Ее настроение резко меняется. Серьезность словно ветром сдуло. Бетани хихикает себе под нос.

— Что тебя так рассмешило? — улыбаюсь я, радуясь, что можно уйти от скользкой темы. — Расскажи, посмеемся вместе.

— Не что, — заливается она, — а кто. Ты, Немочь. Ну ты даешь! Поздравляю!

— С чем? — спрашиваю я, настораживаясь.

Ухмыляясь в тридцать три скобки, Бетани выговаривает, медленно и отчетливо:

— С тем, что тебя трахнули. — Я резко подаюсь назад. — Ха! «Мирровый пучок — возлюбленный мой у меня, у грудей моих пребывает!»

— Моя личная жизнь никого не касается. — Слишком резко. Она застала меня врасплох, а я не смогла этого скрыть.

— Теперь уже касается. «Как кисть кипера, возлюбленный мой у меня в виноградниках Енгедских». Радуйтесь, афиняне! Немочи вставили!

Рафик тактично отворачивается. Пробормотав общее «до свидания», поспешно ретируюсь.

С тех пор как половина меня сошла с дистанции, я научилась замечать, смаковать и даже фетишизировать микроскопические, но яркие радости жизни. Например, то, как распускаются мои японские лилии: единым, неуловимым всплеском белоснежных лепестков, враз наполняя квартиру тревожно-эротическим ароматом. Или то, как плывут из соседней комнаты звуки болгарских хоралов, сливаясь по пути с земными, домашними нотами: звоном посуды, звуком выплюнувшего свою обугленную добычу тостера и чертыханьем физика по имени Фрейзер Мелвиль, который, орудуя в незнакомой кухне, пытается выполнить мою просьбу — заварить чайничек «лапсанг сушонга»[8].

Суббота, двадцать первое августа. Если верить календарю катастроф Бетани, до землетрясения в Стамбуле остались всего сутки. Я твердо решила, что не позволю ей испортить мне день, и пока мне это удается. Я наслаждаюсь возможностью побыть собой и никем другим. Кажется, я даже посмотрелась в зеркало и осталась довольна увиденным. Смешно сказать, но последние четырнадцать часов мы практически не вылезали из кровати. Мы, взрослые люди, «экспериментируем», будто подростки, впервые открывшие для себя секс. Фрейзер Мелвиль и я исследуем, ставим опыты и делимся впечатлениями — смущенно, дерзко, дразняще. «А что, если попробовать вот так? — М-м-м. — Нет, лучше не тут. Попробуй вот здесь. — Да, так хорошо. — Нет, ничего не чувствую». В центре внимания — моя грудь. Я выиграла в лотерею — мне попался любитель сосков. Прошлой ночью он снова осторожно в меня вошел. Физически я не почувствовала ничего, даже слабого отголоска былых ощущений, зато в голове разыгралась настоящая буря. Позавтракав и тут же вернувшись в кровать, мы оба, вместе и порознь, наслаждаемся происходящим.

Но скоро все это закончится. Иначе нельзя.

— Нужно что-то предпринять, — говорю я.

Физик со вздохом поворачивается на бок и, положив голову на локоть, с минуту меня разглядывает. После чего набирает побольше воздуху и говорит:

— Согласен.

— Если завтра начнется…

— Поговорю с коллегами. Расскажу им об этом и о других предсказаниях.