Умарой называли время паломничества, когда раз в день большие группы людей сходились к Изножию. Тимур одежды не стал покупать, так пошел, лишь снял обувь с носками, оставил в номере.

Между поселком и Башней раскинулась равнина, плотно утоптанная бесчисленными паломниками. Волнение Тимур испытал, еще только выходя из вагона, теперь же оно усиливалось с каждым шагом. Он шел и молился. Со всех сторон к Изножию двигались люди, многие в обычной одежде, хотя попадались и те, что привезли с собой либо купили в магазинчиках города ахрамы, одеяние из двух кусков ткани – одним опоясывали бедра, другой накидывали на плечо. Все мужчины были с непокрытыми головами, женщины в платках.

Поднимая пыль, они шли, а Изножие надвигалось на паломников, росло, вздымалось к небу все выше, подпирая его, бугря сверкавшие бирюзой небеса. Тим заметил Иеронима Питердакова с женой: взявшись за руки, супруги двигались вместе с группой истых паломников – так именовали тех, кто пешком отправился к Изножию от побережья Красного моря, а то и от самой Александрии. Эти люди были по большей части грязны, тощи, изнеможены длительным путешествием в тяжелых условиях, мужчины бородаты. Но глаза их блистали неземным блеском, и чумазые лица испускали сияние. Тимуру казалось, что и сам он теперь сияет, свет распирал грудь, сердце колотилось, в нем покалывало, несколько раз Тим бессознательно просовывал руку под расстегнутый ворот. Он уже не шептал – бормотал слова молитвы, слыша такое же бормотание, а то и громкие голоса вокруг. Расстояние уменьшалось, люди шли все плотнее – это была еще не толпа, но предвестница столпотворения, что царило под самым Изножием.

Было жарко, очень жарко: экватор. Твердыня стояла почти точно меж двух озер, Эдуарда и огромной Виктории, однако те были далеко, присутствие большой массы воды не ощущалось. В сухом, как огонь, воздухе могучий силуэт Изножия чуть дрожал – и тяжелел, наливался космической силищей. Плотнее, плотнее… вот уже они идут плечом к плечу, не осталось свободного места; песнопения звучат со всех сторон, и теперь не отдельные люди, не личности, подверженные страхам, печалям, злобе и ярости, всем животным, низменным чувствам, но единое сознание, единая плоть, единая душа стягивается, сгущается со всех сторон, приближая себя к Отринутому Изножию, и сотни голосов слились в единый громозвучный глас…

Изножие состояло из пенобетонных блоков размером с большой транспортный челн, далеко вверху кругом шел балкон, потом вновь бетонный скос; над ним протянулись стальные конструкции, трудноразличимые на таком расстоянии, напоминающие паутину, что облегла крышу здания. А у основания темнели проходы в Храм Мира, пока еще закрытые – там стояли деревянные перегородки и одетые в черное, с высокими черными шапками на головах служители Храма. Толпа паломников исполинским хороводом брела вокруг Башни, замкнув кольцо, в ожидании полдневной молитвы, когда допустят в зал.

Тимур понял вдруг, что рубаха расстегнута и не заправлена, развевается на горячем ветру. Когда он ее из-под ремня вытащил, сам не заметил. Впрочем, он тут же забыл про это. Святому ходу, до того разделенному на несколько групп, распевающих каждая свою песню-молитву, удалось слиться. Две группы запели в унисон, и когда больше голосов присоединилось друг к другу, они заглушили соседние, те также вплелись в хор – вскоре весь круговорот, к которому из пустоши добавлялись новые людские струйки, пел одну молитву… нет, то молилась сама Земля, все живущие в разных местах миряне и воцерковленные – Глас Сфиры возносился в космос, вместе с потоками частиц пронизывал пространство, лучился вместе со светом солнца, бился звездным прибоем в брега иных миров, затоплял Вселенную.

Поток нарушился, когда служители сдвинули перегородки; люди стали поворачивать. Никто не шумел, не толкался, не было такого, чтобы человек упал и его затоптали, – движение огромной массы народа сохраняло равномерную неспешность, величественную, торжественную самоуглубленность. Зал занимал всю внутреннюю часть Изножия, в сравнении с ним даже Триждыстроенный храм выглядел как палатка рядом с церковью. Ввысь уходили слегка наклонные стены, точно в центре потолка было круглое отверстие, от которого некогда вздымался гибкий столб. Под ним – тридцатиметровый амвон, на коем виднелись остатки эскалаторов, что должны были доставлять людей к орбитальным подъемникам.

Вдоль стен Храма Мира тянулся широкий бетонный канал, полный чистейшей прохладной воды – она бурлила, вливаясь из труб и уходя сквозь другие трубы. Люди опускались на колени, троекратно омывали руки до локтей, полоскали рты, втягивали воду ноздрями, фыркая и кашляя, мыли лица, увлажняли волосы, опускали в поток босые ступни, затем отходили.

Постепенно толпа заняла почти все пространство вокруг амвона. Тимур, совершив омовение, пробрался ближе к центру и задрал голову, разглядывая гигантские фрески, эпические картины славного прошлого. Переводя взгляд с одной на другую, он про себя шептал когда-то заученные слова – не молитвы, но строки учебника экзегетики, по коему в школе постигал историю верославия. И вот Михей Столбник порешил строить великую Башню, Изножие Каабы Небесной, каковую велел ему создать Всевечный. И в деле этом более прочих отличился первейший соратник Михея – Нимрод-страж. Но варвары трех культов, что остались еще на окраинах сфиры, окружили Башню, дабы разрушить ее. Страшное оружие взяли они, и отринула Кааба Небесная свое Изножие, рассоединились они навек. Тогда Всевечный через ангела Метатрола-Джаджила проклял варваров и лишил возможности размножаться, наполнив скверной чресла их, а Михей в руки строителей Башни вложил оружие, коим и сражались братья с варварами. Но еще до того как были изгнаны те со сфиры, Михей с тремя женами своими схоронился в пещере под горой Каб. И там ночью к нему явился ангел Метатрол-Джаджил, ведший под уздцы своего скакуна крылатого с человеческим ликом, блистающим во тьме. И вопросил Михей: зачем же повелел Всевечный нам Башню строить, ежели пришли язычники и разрушили ее? И услыхал в ответ: дабы у строителей смешались языки, и все они заговорили едино, и воцарилась солидария. Не достроив еще Изножия, воссоединились вы в солидарии, и языки смешались ваши, став всеединым, и сами вы стали всечеловечеством. Взял он Михея Столбника на скакуна и показал ему град божий Москву и всю сфиру Земля, и все сфиры небесные, и центральную сфиру, огнем горящую, – его, Метатрола, вотчину. И видел Михей на сфире Солнца блаженство праведных, а во тьме внешней межсфирии наблюдал муки грешных, ибо там за облаком Оорта было царство Дадала Проклятого. И открылись Михею страницы Библы, не солгало сердце ему в том, что видел. А когда вернулся в пещеру под горой Каб, услышал глас Всевечного, сказавший:

Пиши! Во имя Господа твоего, что сотворил человека из сгустка.

Читай! Ведь Господь твой щедрейший, который научил тростинкой для письма.

Научи! Человека тому, чего тот не знал.

После того три дня и три ночи Михей писал, и написал Библу под диктовку Всевечного, а когда вышел, сжимая ее, из пещеры в горе Каб, то был уже стариком, ибо так сказалась на нем мощь всевечных слов: стал Кадмоном он, а после – Вознесенным Старцем, ибо в небо поднял его Метатрол и поселил на Каабе, отринувшей Изножье…