воображаемый мальчик устами Эвы.

– Не то чтобы мне было неинтересно, – поправился Джербер. – Я не знаю, выдержу ли все до конца. Поэтому вчера и сбежал.

Девочка в недоумении наморщила лоб:

– Чего ты боишься?

– Не хочу знать, что сделали с тобой синьор с волдырями от комаров на руках и синьора с татуировками, – признался он, не покривив душой. – Ведь ты умер, правда? Иначе не оказался бы здесь…

Мальчик ответил не сразу. На эту тему разговоров еще не было. На первый взгляд, Эва попросту хотела заставить окружающих поверить в то, что она способна общаться с мальчиком, которого никто другой не может слышать. Джербер сам пришел к выводу, что воображаемый друг мертв, и только потому, что Дзено Дзанусси так и не нашли.

Но Эва никогда не упоминала о призраках.

Именно это и заставляло психолога колебаться. Множественные личности шизофреников всегда живые.

– Можешь уходить, если хочешь, – спокойно разрешил мальчик.

То, что он пошел на попятную, изумило Джербера.

– Почему ты передумал? – спросил он.

– Раз ты не хочешь знать, я не хочу рассказывать. Но ты ошибаешься… – прибавил мальчик чуть позже, однако не закончил фразу.

– В чем ошибаюсь? – спросил гипнотизер.

– Это не из-за них я умер.

20

– Ты была права, я накосячил.

– Ага, только теперь поздно хныкать: надо как-то выпутываться.

Слышу, как они шепчутся. Сижу тихо-тихо в трейлере, на полу, в темноте. Синьор с волдырями и синьора с татуировками стоят снаружи, пьют пиво из банок и курят.

Меня для них как будто и нет. Они даже за мной не присматривают.

– Как?

– Не знаю; но если полицейские вернутся, мало не покажется.

– Представь: с моими приводами мне дадут двадцать лет, не меньше.

– Может, адвоката нанять?

– Ой, скажешь тоже! Он перво-наперво спросит, есть ли у меня деньги. А где я их возьму? Да он и ввязываться не станет: как услышит, что я натворил, так и прогонит пинком под зад.

– Но мы ведь ничего не сделали мальчишке, даже волоска у него на голове не тронули. Он сам пошел с тобой, по своей воле, сам сел к тебе в машину, не так ли? Не могут они нас в чем-то обвинить…

– Мы даже есть ему давали.

Одни консервы из тунца. Ни разу – спагетти с соусом.

– Но факт остается фактом: если мы его отпустим, он все им расскажет, и мы влипнем.

– Хорошо еще, что ты не сделал проклятущий звонок и не попросил с родителей денег.

– Но всегда могут сказать, что мы извращенцы, что забрали ребенка, чтобы с ним позабавиться.

Вчера я хотел позабавиться, поиграть в прятки, но они ни в какую. У них даже мяча нет. Как это – не иметь мяча?

– Нужно что-то придумать, иначе нас возьмут с поличным.

– Погоди, кажется, я придумала… – говорит синьора с татуировками.

– Что ты придумала? – спрашивает синьор с волдырями от комаров на руках.

Но потом она что-то шепчет ему на ухо.

Утром я просыпаюсь на своей привычной скамейке и чувствую: что-то не так. Протираю глаза: эти двое сидят за столом, смотрят на меня и как-то странно улыбаются.

Синьора с татуировками приветствует меня:

– Доброе утро. Как поспал?

Она еще никогда не вела себя так воспитанно.

На завтрак мне обычно предлагают все того же тунца. Вчера в меня уже не лезло, я попросил молока и печенья, и синьора с татуировками дала мне крекеров и стакан воды.

Но сегодня – знакомый запах.

На столе – круассан, а рядом пластиковый стаканчик: похоже на какао с молоком. Синьор с волдырями на руках специально ходил в бар, чтобы мне это принести.

Рот у меня наполняется слюной, в животе бурчит. Я очень голодный, но им не доверяю. Что они задумали? Эти двое ведут себя как мама и папа, когда хотят отвезти меня к врачу. Папа покупает фигурки футболистов, а мама печет лазанью.

– В чем дело? Тебе не нравится? – спрашивает синьор с волдырями. – Тогда я сам съем.

Я хватаю круассан, прежде чем его у меня украдут, и сразу откусываю.

– Молодец, – улыбается синьор с волдырями, выставляя напоказ все свои желтые зубы. Наверное, стоило бы их хоть изредка чистить.

Пока я ем, они со мной разговаривают.

– Сегодня особый день, – говорит синьора с татуировками. – Будет карнавал.

– Летом? – удивляюсь я.

– Да, летом, – подтверждает синьор с волдырями. – Ты ведь любишь карнавал, правда?

Я киваю. Дурацкий вопрос. Конечно люблю. Зимой папа всегда возит нас на карнавал в Виареджо.

– Когда я ходил за твоим завтраком, мне на глаза попалось вот это. – Он показывает разноцветное объявление, которое, скорее всего, откуда-то сорвал. Там изображена большая золотая маска и дождь конфетти.

– И повозки будут? – спрашиваю я, отхлебывая какао с молоком.

– Конечно, из папье-маше, со всего края, целая процессия. Они проедут по набережной, – расписывает синьора с татуировками. – Одна огромная, из Виареджо.

– Да-да, из Виареджо, – поддакивает синьор с волдырями.

Мне нравятся повозки с большущими фигурами, которые двигаются. Кажется, будто у них и глаза двигаются – это даже немного жутко. Нравится, когда играет музыка, а люди танцуют и бросают конфетти. «Мега-фанта-супер-вау!» Черт, как мне хочется пойти.

– И мы туда пойдем? – спрашиваю я. Надеюсь, что они скажут «да».

– Конечно, – говорит синьор с волдырями.

– Сейчас?

– Днем слишком жарко, карнавал будет вечером.

Я немного расстроен: не знаю, как дождаться вечера.

– А в полночь будет фейерверк над морем, – расписывает синьора с татуировками. – И ты угостишься пончиками с сахарной пудрой и рисовыми блинчиками.

– А сливочного мороженого можно? – спрашиваю я.

– Ну разумеется, – говорит синьор с волдырями.

– Всего, чего захочешь, – обещает синьора с татуировками. – Но с одним условием…

Вот, я так и знал, что тут какой-то подвох.

– Сегодня ты должен нас слушаться и вечером делать все, что мы скажем.

– Все, – повторяет человек с волдырями от комаров и протягивает мне руку. Я должен ее пожать, как делают взрослые.

Я раздумываю. Не знаю, чего они от меня хотят, но здесь мне до смерти скучно. Я вытираю ладонью усы от какао и пожимаю его руку, влажную от пота.

– Ладно, обещаю.

…Не кричать, не бить в ладоши,

Обещаю быть хорошим.

Я не буду капризулей,

Драчунишкой и грязнулей,

Или пляшущий чертенок

Заберет меня спросонок,

Затолкает в жерло ада,

Затанцует до упада…

– Я это не надену.

– Ты обещал делать все, что мы скажем.

– Ни-за-что. – Мама говорит, что я упрямый как осел, если вобью что-то себе