Несколько неприятных мгновений я провел перед баней. Замка на двери уже не было, видимо, профессор в мое отсутствие принял какие-то меры. Меня так и подмывало зайти внутрь и посмотреть, на месте ли труп. Спрашивать об этом профессора я не хотел. Моя роль в происшествии с выстрелом должна быть сведена к нулю, а потому нечего интересоваться чужим геморроем.

Понимая, что любопытство не оставит меня в покое, я оглянулся по сторонам, приоткрыл дверь и скользнул внутрь. Здесь царил полный мрак, и мне пришлось оставить дверь раскрытой, чтобы в баню проникал свет от наружного фонаря. Постояв немного на пороге, я двинулся внутрь. Дальний угол, в котором киллер принял свою смерть, находился в плотной тени, и я не видел, есть ли там что-нибудь. Под моими ногами шуршали и пружинили опилки, и я с содроганием подумал, что могу нечаянно наступить на руку мертвеца.

Дойдя до торцевой стены, я опустился на корточки и недолго пялился в кромешную темноту. Потом пошарил там рукой. Угол был засыпан стружками, ничего иного там больше не было. Ага, выходит, профессор уже избавился от покойника.

Эта новость, хоть я и был готов к ней, меня озадачила. Я вдруг отчетливо вспомнил киллера, стоящего у стены и затравленно смотрящего на меня. Детина весил никак не меньше центнера, и профессору, несмотря на то, что он производил впечатление крепыша, было бы не под силу вынести труп за пределы особняка в парк. Значит ли это, что ему кто-то помогал? Но кто ему мог помочь в этом жутком и тайном деле, как не бабушка Кюлли?

Я тотчас нарисовал в своем воображении картину, как убеленный благородной сединой профессор лингвистики и его супруга, переводчица любовной эстонской лирики, волокут грузного мертвеца по двору, и мне захотелось возопить словами Станиславского: «Не верю!!» Во-первых, я был убежден, что бабушка Кюлли по-прежнему ничего не знает о происшествии в бане. Во-вторых, двум старикам решительно не хватило бы ни физических, ни моральных сил проделать такую работу.

Этот вывод меня озадачил. Допустим, профессор сумел вытащить труп во двор. Неужели он закопал его где-нибудь под туей, на краю столь любовно возводимого патио? Или, скажем, на месте будущего пруда с карасями? Это не просто мерзко – у меня слов не было, чтобы дать оценку такому поступку. Нормальный человек даже любимого кота перед своим домом не станет хоронить.

Медленно возвращаясь в дом, я ломал голову над этой загадкой. Пришлось убедить себя в том, что профессор еще достаточно силен и он наверняка воспользовался садовой тачкой, на которой при сильном желании слона увезти можно. И все-таки где-то в горле крепко засело чувство гадливости, и когда я вспоминал синеватые пальчики бабушки Кюлли и горячий горшочек с мясом и фасолью, то с трудом сдерживал подкатывающую тошноту.

Надо ли объяснять, почему я наотрез отказался от чая и свежих булочек с печенкой, несмотря на упорное приглашение хозяйки. Обойдя кухню по большому кругу, через зимний сад и гостевую залу, я постучался в кабинет профессора.

Он стоял перед большим овальным зеркалом в раме, временно установленным на полном собрании сочинений Никколо Макиавелли, и примерял галстук.

– Какой лучше, – спросил он меня, поочередно прикладывая к рубашке темно-синий и серебристо-стальной галстуки.

Я указал на темно-синий.

– Я тоже так думаю, – сказал профессор. – Почему отказываешься от пирожков? В Испании таких не будет.

Я угрюмо согласился, что именно таких там точно не будет, и мысленно поклялся себе, что скорее умру, чем съем пирожок с печенкой убитого киллера.

– Оставь мне свой загранпаспорт, – продолжал профессор, затягивая галстук на воротнике. – Завтра я поеду в представительство.

Я положил паспорт на подоконник. Профессор почувствовал, что я хочу ему что-то сказать, чуть повернул голову и искоса взглянул на меня.

– Ты неважно выглядишь, – мягко укорил он меня.

Я смотрел на профессора и пытался представить его в темном и мокром парке с лопатой в руках. Вот он с остервенением вонзает лопату в каменистый грунт. Штык скрежещет, высекает искры. Дождь заливает дно ямы, грязные струи стекают по ее стенкам. Профессор пугливо озирается, прислушивается к шуму дождя. Рядом с ним, на траве, лежит покойник. Отблеск фонаря тускло освещает перекошенное лицо мертвеца с разомкнутым ртом, где видны редкие порченые зубы… Мне стало не по себе. Я поторопился объявить профессору то, ради чего зашел к нему.

– Яна полетит тем же рейсом, что и мы с вами.

– Яна? – переспросил профессор, задирая кверху подбородок, чтобы лучше видеть узел галстука. – Нет, он слишком современный. Перед престарелой, пахнущей нафталином и сладкими духами публикой надо выступать в галстуке стиля ретро.

Он забыл имя, которое я назвал, и не понял, о ком я говорю.

– Яна Ненаглядкина, ваша бывшая соседка, – напомнил я.

– Ага, – кивнул он, резким движением срывая галстук с шеи. – И что?

– Она знает о грозящей вам опасности намного больше, чем я. Надеюсь, в самолете мы выясним, кто собирается подложить вам свинью.

– Замечательно, – бормотал профессор, вывалив из чемодана кучу галстуков. Раскидывая их в разные стороны, он долго искал стиль ретро и, по-моему, забыл о том, что я ему сказал.

Постояв немного за его спиной и не дождавшись никаких вопросов, я вышел из кабинета. В конце концов, профессор нормально отреагировал на мою новость. Эта новость не обеспокоила его титанический ум, поскольку, наняв меня телохранителем, он переложил проблему своей безопасности на меня. Это мне нужна Яна Ненаглядкина, а не ему; я буду с ней работать; я буду анализировать новые факты, которые станут мне известны, и думать, как сделать пребывание профессора в Испании безопасным. А профессор будет думать о проблемах современной коммуникации и роли литературы в деле усиления взаимопонимания между народами. Кесарю – кесарево.

Бабушка Кюлли отвела мне место для ночлега в уютной мансардной комнате с косым окном на парк. Но я попросил разрешения лечь на раскладушке в огромной и холодной гостиной с тремя большими окнами, из которых был виден весь патио, а также нижняя входная дверь.

Спал я чутко. Несколько раз за ночь вставал и подолгу смотрел в окна, за которыми раскачивались на ветру ветви деревьев и мокрые листья зеркально отражали призрачный свет фонарей.

На следующий день я сполна прочувствовал, что значит быть телохранителем. С самого утра профессор потребовал, чтобы я неотлучно находился рядом с ним и сопровождал повсюду, куда бы он ни поехал. Причем эти требования были выдвинуты в неожиданно ультимативной форме, хотя я даже намеком не выказал, что представляю свои обязанности как-то иначе. Правда, он уступил мне, когда попытался вызвать такси по телефону, а я настоял на том, чтобы поймать машину где-нибудь подальше от дома.

Казалось бы, что здесь особенного – неотлучно находиться с профессором рядом, кататься с ним по городу на машине. Но если бы я просто катался! Нервы мои были натянуты, как корабельные швартовы, взгляд безостановочно выискивал убийц среди пешеходов, водителей машин, продавцов, торгующих на лотках. Даже представитель ГАИ, ненароком посмотревший на нас, показался мне подозрительным. Уже через час у меня стали слезиться глаза от напряжения, а спина, несмотря на прохладный день, вспотела так, что на рубашке проступило темное пятно. К тому же профессор оказался на редкость непослушным клиентом. Не обращая внимания на мои предостережения, он лихо выскакивал из машины и торопливо направлялся к дверям учреждения с таким видом, словно был запаян в бронированную капсулу. Мне приходилось догонять его и снова и снова напоминать об осторожности.