— Вэдэвэ! — вдруг дико, по-звериному заревел Толя-водитель, большим, как молот, кулаком трижды ритмично ударил по приборной доске, довольно рискованно. — Вэдэвэээ!!! — А потом тихо мне, почти не оборачиваясь: — Слышала такое?

— Слышала, — устало отозвалась я и тяжело вздохнула — да что ж такое: туда ехала — балетный попался, всю дорогу дрыгался под музыку, обратно еду — горластый десантник.

— Смотри! Смотри! Да смотри же! — вдруг опять заорал десантник, тыкая пальцем в лобовое стекло перед собой. — Видишь?!

— Нет…

— Ай! Ладно! Я ж не поезд! — Десантник отъехал на обочину и остановил автобус. — Выходи, а то пожалеешь, — приказал он.

«Ой, мама…» — подумала я и схватилась за телефон. Но тут вдруг я увидела…

С ярко-зеленого луга вверх в небо медленно и плавно подымались воздушные шары. Разных расцветок и размеров.

— Свеееета! — завопила я во все горло, подпрыгивая и размахивая руками туда, откуда по-королевски важно взлетали воздушные шары. — Свеее-таааа!!!

Десантник присел от неожиданности, почесал затылок и заметил:

— Ну ты и орешь!

— Там Света, — я беспомощно пыталась объяснить про сиреневые глаза, про шары, про небо, но куда мне.

Шары еще долго сопровождали нас — наверное, с полчаса они величаво летели над дорогой или рядом. Сияло солнце, шары задевали облака, те не выдерживали конкуренции и таяли, оставляя на небе жалкие лохмотья. Шары летели. Наверное, там кто-то признавался в вечной любви и просил руки и сердца, обещая быть верным в горе и в радости. А может, вообще там свадьба. Вооон из полосатого синего с желтым шара букет полетел. Интересно, кто его поймает, кому достанется. Дааа. Свадьба в небе. Это тебе не к Мавзолею тащиться, как раньше было принято.

Замечательное было утро, автобус наполнялся разными симпатичными людьми. Они входили, выходили. От сумок и корзин мирно пахло ягодами, зеленью, свежим хлебом. Дедушка вез целый ящик рассады и долго по-молдавски объяснял мне, как надо сажать эту рассаду неопознанного мной растения, собирая пальцы в пучочек, демонстрируя, как тыркать растение в землю. И все это под хохот водителя-десантника. Но потом начались неприятности.

На длительной остановке в Бельцах, в большом, практически уже европейском городе, на автовокзале промышляла стая профессиональных нищих. Можно было не обращать на них внимания — мало ли какой у человека бизнес, и насколько артистично он подвывает «мы сами не местные», но у каждой молодой женщины, входившей в наш автобус, бедно, но чисто одетой, на руках был ребенок. И все эти дети — в десять утра — спали. Спали не безмятежно, не сладко, как обычно спят дети. Они спали напряженным больным сном, кривя усталые, измученные серые лица. Они спали или были без сознания, как пьяные. Как опоенные чем-то. Рядом, совсем недалеко от нашего автобуса, стояла патрульная полицейская машина.

Я подскочила к полицейским и закричала:

— Что же вы смотрите? У вас что, нет уголовного преследования за использование детей в попрошайничестве?!

Молодой красавец в форме покачал головой и, ухмыляясь, развел руками:

— Ну штиу русешти.

От беспомощности я перешла на английский. Он опять развел руками. Просигналил мой автобус, я вошла в салон, села на свое место, а опечаленный водитель наш, десантник, наблюдавший всю эту сцену с детьми и полицейскими, широко разворачивая руль, сказал вроде как в никуда:

— Они в доле. Понимаешь?

И загремел по приборной доске кулаком, так же как недавно кричал «вэдэвэ!»:

— Они в доле!!!

* * *

За полчаса до границы с Украиной в автобус подсела беременная девочка. Водитель посадил ее на переднее сиденье рядом с собой. И девочка звонким счастливым голоском поведала, что это будет уже четвертый ее ребенок, что она — мать-одиночка, и что едет она в мой родной город забрать старших своих детей, которые живут у мамы. Потому что мама ей звонит каждый день и жалуется, что у нас убивают тех, кто говорит по-русски. Я подумала, что ослышалась, и переспросила:

— Правда убивают?

— Ну не убивают, — легко согласилась девочка, — но преследуют и бьют.

— Что вы несете, девушка?! — взревела я. — Я всю жизнь живу в этом городе и говорю по-русски.

— А я не с вами разговариваю! — отрезала мать почти четверых детей и продолжала щебетать, как заберет в Молдову своих детей. И как ей дадут статус беженца. И денег заплатят — ведь мать четырех детей. И они спокойно смогут говорить по-русски, не оглядываясь на всяких правосеков. И оглянулась на меня.

— А по-молдавски ты и твои дети разговаривают? — поинтересовался водитель-десантник.

— Ну… Нет, — пожала плечиками беременная.

Ну дальше я уже не слушала. Зачем. Впереди была граница, измотанные жарой и наплывом приезжих пограничники с особой тщательностью проверяли все автобусы, въезжающие из-за границы. В нашей стране в этот день проходили выборы президента. Я спешила, чтобы успеть проголосовать. Потому что чуть ли не впервые в жизни была уверена, что именно от меня, именно от меня лично, от моего негромкого слабого голоса многое в этих выборах зависит…

В городе, где родился великий волшебник Марк, все было именно так, как я и предполагала: по улицам с мечтательными задумчивыми лицами расхаживали люди в длинных черных сюртуках, здания меняли очертания и цвет по собственному желанию, улицы капризно изгибались и бежали, куда хотели, а не туда, куда кто-то запланировал, а по небу шмыгали козы, которые играли на скрипках.

Эта история требует отдельного рассказа. Лифт в гостинице был с характером. Он постоянно жаловался, капризничал, но ни разу никому не отказал: печально поднимал народ вверх на указанный этаж и опускал вниз. Лифт говорил с нами унылым женским скрипучим простуженным голосом. И все больше и больше напоминал чью-то добрую старенькую бабушку, которая, как правило, тысячу раз пожалуется, продемонстрирует, как ей тяжело, как плохо, как хочется отдохнуть от нас от всех, а потом все равно сделает и даже где-то с удовольствием.

— Лифт пе-ре-гру-жен! — склочно объявлял лифт.

Но у каждого человека обязательно должна быть бабушка и опыт общения с нею. Поэтому стойкие люди просто стояли и не думали даже покидать кабину. Лифт ждал. Люди ждали. Потом кто-то замечал в потолок, ни к кому не обращаясь:

— Ну? Так мы будем ехать или будем не ехать?

Лифт, осознавая, что с этими не поторгуешься и деваться некуда, тяжело вздыхая, задвигал двери. В последнюю секунду, когда двери еще полностью не были задвинуты, в кабину заскакивал еще кто-то. Лифт крякал, кряхтел, делал рывок и, постанывая, поднимал людей наверх.

— Второй этаж, — гнусавым плаксивым голосом объявлял лифт с такой интонацией, как будто укорял, мол, не могли уже подняться сами пешком по лестнице, надо гонять туда-сюда старенькую бабушку.