Полезла я в Интернет искать, зачем Петр I приказал сжечь Витебск, ну зачем, ну что он совсем уже был какой-то вообще? Что, он так не ценил чужой труд? А он, оказывается, тот еще был парень, чуть что не так, не подчинились, не согласились — как мотнет рукавом — и сжечь! Отдавал приказ и усами злобно водил своими. Горячий был царь. Нервный. Вспыхивал, как головешка. В прямом смысле этого слова.

В Витебске искала я храм Святого благоверного князя Александра Невского. На фотографии он выглядел так, как будто ему несколько веков, — ладный, маленький, чистый, дождями умытый, срубленный из дерева с поседевшей кровлей. Бродила я, бродила с картой, спрашивала у прохожих, все пожимали плечами, мол, нет у нас такого старинного храма, есть новый. Я им, мол, мне не новый нужен, а старый. В конце концов навстречу выехал мальчик на велосипеде, экипированный по всем правилам: и шлем, и перчатки без пальчиков, и наколенники, и форма в облипочку. А велосипед — шедевр инженерной мысли.

— Аааа! Это всегда так путаются, — засмеялся мальчик. — Храм-то новый, а выглядит как старинный и отреставрированный. Пойдемте, я вам покажу. Мой друг там в колокола звонит, — с гордостью поделился мальчик. — Этот храм был сначала построен как временный. Вроде как такой, каким были храмы при Александре Невском. Вот. Но люди его полюбили, пока строили каменный рядом. Там очень уютно, там спокойно, там чувствуется присутствие Святого Духа, понимаете?

Я с уважением посмотрела на мальчика. И пока мы шли, я — просто так, беззаботно размахивая по привычке руками, а мальчик — бережно ведя за руль свой роскошный велик, я многое узнала. Потому что мальчик говорил, не останавливаясь, мне казалось, что он даже забывает вдохнуть — так часто и с невероятной скоростью он расставлял слова в своей речи. Он не только много чего рассказал из того, что меня интересовало, но и вдруг стал спрашивать пройденный материал, чтобы убедиться, что слушала я его внимательно. Мне казалось, что мы с этим мальчиком были идеальной парой. В том смысле, что я — внимательный слушатель, а он — изумительный рассказчик. А поскольку слушать — это вообще самое любимое мое занятие, то из утренней прогулки к храму Александра Невского я очень многое узнала не только о новгородском периоде жизни князя Александра, о разных культовых сооружениях города Витебска, но (в самых мелких подробностях) и о горных кросс-кантри велосипедах марки Haibike Xduro Cross RX 28, о его двадцати семи скоростях, о воздушно-масляной амортизации и о дисковом гидравлическом заднем тормозе. Мальчика-велосипедиста, моего спутника, звали Тарасий. Та-ра-сий. Каких прекрасных Тарасиев родит земля белорусская и выводит мне навстречу мироздание! Спасибо.

События были всякие: иногда веселые, иногда печальные. Не то чтобы трагические — печаль наша была достаточно светла.

И вокруг — на улицах, в магазинах, кафе, гостинице, музеях, театрах — нас встречали приветливые спокойные и милые люди. Объясняли, показывали, провожали.

Ну разве только в магазине учебников, куда я зашла купить моей маме карандашей в коллекцию, на меня стала ворчать дама-продавец: уж слишком долго я копалась в кошельке и путалась в деньгах. Эти белорусские деньги такие коварные: суммы гигантские — десятки тысяч, а за них можно купить два карандаша. И мрачная продавчиха, у которой, по-видимому, случился не очень удачный день, наткнувшись на мою сияющую открытую физиономию, рявкнула, мол, быстрей давайте, считать не умеете. Я даже не обиделась, а, выйдя из отдела, принялась хохотать: на витрине изысканная серебром на красном табличка гласила: «В нашем магазине год вежливости». Правда, год был не указан, поэтому я сделала вывод, что последние секунды года вежливости истекли как раз именно в тот момент, когда я копалась в своем бумажнике.

Или когда я пожаловалась новым знакомым Ирине с Ефимом, что пару ботинок мне перевязали в витебском универмаге как в детстве, веревочкой, и не дали пакет, Ефим рассказал, как он тут детские куриные сосиски покупал: женщина-продавец цапнула их с витрины рукой, шваркнула на весы, потом приподняла эту кучу в жмене и спросила:

— Вам куда поло́жить?

У Фимы из тары был только карман. Сосиски он не взял.

Однако эти исключения только подтверждают правила. Беларусь — ласковая, прозрачная, нежная и, как мне кажется, незащищенная страна. Страна березовых рощ, трепетного неяркого неба. Страна красивых ироничных женщин с тонкими запястьями и узкими щиколотками. Страна сообразительных мужчин и очень смешных обаятельных детей. Страна любезных, уважительных, воспитанных и, как правило, очень увлеченных людей.

Как же я люблю смотреть и при этом видеть. Человек, который никогда не терял зрение, не сможет меня понять. Когда в одесском институте Филатова мне сделали невероятную операцию и вернули зрение, я вышла во двор клиники, где отлеживалась после операции, вышла погулять и объясняла мужу по телефону, где меня найти:

— Я — около дерева с очень губчатым стволом. Тут еще муравей ходит. Только я не с той стороны, где муравей с разными передними ногами, одна короче другой, а с той стороны, где муравей помоложе, который тащит гусеницу. Светло-коричневую гусеницу. С зелеными глазами.

Вот как я люблю видеть и разглядывать. А они мне говорят:

— Не верти головой по сторонам!

Это делает мне замечание кто-то из компании: Лена? Надя? Галя? Таня? Конечно, они все мудрые, хорошо воспитанные. У каждой есть чему поучиться. А как не вертеть, когда столько вокруг всего.

Знаете, как в Витебске?!

Там, если рабочие работают на улице — например чинят дорогу, — так работают все! Приехали пятеро и работают пятеро, представляете? Это же чистая Европа!

У нас ведь дома как: раскопали яму, один возится внутри, четверо сидят по краям ямы, курят, а двое в костюмах с папками стоят и тыкают пальцем. Или качаются с пяток на носки. Это называется «руководить процессом». И вот в Витебске латают проезжую часть, я остановилась и стою — не могу налюбоваться. У каждого есть свой участок работы. И никто не руководит, не качается над нами с папками и в галстуках, а работа все равно идет, и быстро. Мелочь, конечно, но мне за Витебск радостно.

А еще. На бульваре у театра. В черном платке, в длинной темной монашеской юбке и в темном жилете поверх серой старушечьей блузки, лицо желтое, как из дерева вырезанное. Возраста не разберешь — сплошная усталость. Сумка большая клетчатая, с какими ездят челночники. Вдруг остановилась и резко присела на край скамьи.

— Вам плохо? — спрашиваю.

— Нет, дочка, отдыхаю.

— Давайте помогу, вам далеко?

— Нет, мне рядом, да оно и не тяжелое. Коробок набрала, сынам овощей всяких и закруток в Минск передать. С ночной смены иду.

— А где вы работаете?

— А санитаркой я. В больнице. Тут недалеко.

— Тяжелая работа.

— Скорбный труд, дочка. Старички. Одинокие. Провожаю я.