Ярнульф довольно долго лежал на животе, вжимаясь лицом в холодную влажную землю, ему хотелось встать или хотя бы отползти, но ребра болели так сильно, что он не мог даже приподняться. Он чувствовал, как перемещается по небу солнце, и знал: если сейчас не поднимется на ноги и пролежит здесь всю ночь, то умрет. Но любое движение приводило к тому, что одна разбитая часть тела соприкасалось с другой, столь же изувеченной. Он беззвучно плакал, не в силах пошевелиться, несмотря на усиливающийся ветер.

– Клянусь Садом, что здесь лежит? – Голос был веселым, но насмешливым. – Может быть, маленькая мышка, с которой поиграл кот? Бедная мышка. Счастливый кот.

Ярнульф попытался перевернуться, чтобы посмотреть, кто говорит, но боль была слишком сильной.

– Или рыба выбралась из озера Румия и попыталась ходить, как животное? Как странно видеть рыбу на таком большом расстоянии от воды.

Это сводило с ума. Ярнульф подтянул под себя колени, но не сумел сдержать стона от боли, вспыхнувшей сразу в нескольких местах. Однако он задушил крик – вместо него получился хриплый клекот из-за стиснутых зубов – и наконец ему удалось немного приподняться и увидеть, кто над ним потешается. Сам Ксока, старый воин, тренировавший Давших клятву, смотрел на него веселыми глазами. Пожилые хикеда’я выглядели так же, как молодые, но столетия, проведенные под солнцем и ветром, оставляли свой след на лишенном возраста лице. Ксока был не так красив, как молодые хикеда’я, и казалось, будто его лицо высечено не слишком тонкими и острыми инструментами.

Ярнульф сумел встать на четвереньки, но ему было тяжело держать голову поднятой.

– У тебя есть имя, маленькая мышка, маленькая рыбка? – спросил мастер оружия. – Или ты собака? Ты выглядишь как собака, когда стоишь на четырех конечностях.

Почему такой важный мастер тратит свое время и смеется над умирающим рабом? Ярнульф продолжал молчать.

– Однако ты не виляешь хвостом, – продолжал Ксока. – Я назову тебя Сан’накуно, Печальная собака. – Он подошел ближе. Мастер клинка был одет в свободное черное одеяние воина, но без знаков различия, белые ноги оставались босыми. Одна из его тонких, покрытых мозолями рук коснулась бока Ярнульфа, ощупывая места, куда раз за разом раба пинали его ученики. – Я люблю собак, – сказал Ксока, – особенно собак, у которых есть сила духа. Я предлагаю тебе сделку. Если ты сегодня сможешь сам добраться до рабского барака и прийти ко мне после того, как твоя работа будет закончена, я научу тебя, как должна кусаться собака. Ты бы этого хотел?

Ярнульф не понял – кусать? Он продолжал молчать.

– Или можешь остаться здесь. Ты и сам знаешь: никто тебе не поможет – отбившиеся от стада умирают.

И с этими словами старый хикеда’я повернулся и зашагал в сторону тренировочного поля.

К тому времени, когда Ярнульфу наконец удалось подняться на ноги и начать долгий путь к рабским баракам, солнце давно опустилось за великой горой. Всю ночь он так дрожал, и холод был таким жестоким, что после того, как ему удалось заснуть, Ярнульфу приснилось, что он умер и лежит вместе с братом Ярнгримнуром на пылающей погребальной лодке, как их древние предки. Но на следующий день он сумел подняться с постели, когда прозвучал звонок, призывающий рабов вставать, и побрел на работу.

Зью Ксока его ждал, верный своему обещанию. Старый мастер ничего не сказал, лишь швырнул Ярнульфу тренировочный меч.

– Покажи мне двенадцать стартовых позиций, Сан’накуно.

И с этого момента у Ярнульфа появился учитель. Уроки проходили, только когда у старого мастера клинка было подходящее настроение, а это случалось далеко не каждый день, во всяком случае, сначала, но достаточно часто у Ярнульфа появлялась возможность практиковать что-то новое по ночам, когда остальные рабы спали. Он незаметно выбирался из бараков, чтобы иметь возможность тренироваться с деревянным мечом, который он прятал в деревьях, рядом с рабским амбаром. Даже в самую холодную погоду он выходил из барака и начинал беззвучный танец атаки и защиты, пока руки и ноги не становились синими от холода. В некоторые ночи он едва успевал вернуться в постель до того, как звучал звонок и ему приходилось снова приниматься за работу.

Ксока никогда этого не говорил, но Ярнульфу казалось, что на мастера произвели впечатление его способность к учению и упорство, с которым он занимался. Тем не менее он обращался с Ярнульфом не менее сурово, чем с другими учениками: практически не разговаривал, а большую часть поправок делал при помощи плоской части своего меча – наносил быстрые болезненные удары по незащищенному запястью или голове, но постепенно таких ударов становилось все меньше и меньше.

Так Ярнульф рос, чувствуя, что проживает две жизни, сонную, когда работает, и истинную, которую проводил, защищаясь от выпадов Ксоки при помощи Формы Тени и Формы Воды и отвечая собственными изощренными атаками. Когда у него получалось неплохо, мастер отходил от него с едва заметной улыбкой, и Ярнульф чувствовал, что нашел свою истинную цель в жизни.

Лишь значительно позже он понял, что Денаби сей-Ксоку не интересовал лично он, Ярнульф. Для него он был лишь объектом обучения. Старый хикеда’я испытывал удовлетворение от мысли, что способен натренировать даже нечистокровного щенка – смертного! – сражаться так же хорошо, как высокорожденные дети его расы. В некотором смысле Ярнульф был не более реален для мастера клинка, чем кусок мыльного камня, на который скучающий мужчина, чьи лучшие дни уже давно позади, тратит свое время, чтобы вырезать бога или фигурку любимого пса. Ярнульф не был для Ксоки человеком, просто он так развлекался.

Но Ярнульф долго этого не понимал и осознал только через несколько лет, которые стали лучшими в его юности.

А потом настал день, когда пришли солдаты Хамака и забрали его сестру Грету.

* * *

– Ты давно молчишь, – сказала Нежеру.

Ярнульф заморгал. Он смотрел вперед, но ничего не видел, хотя перед ним расстилалась широкая тропа, которую проделал гигант, оставив сугробы по обе стороны, словно после огромной океанской волны.

– Я был занят… воспоминаниями.

– Ну, это я и сама поняла.

Она действительно была странной, эта Жертва. Она практически прямо сказала ему, что он даже не пытался убивать солдат Эркинланда во время их бегства. Ярнульф подозревал, что у нее также возникли сомнения относительно стрелы, пущенной им со склона холма. И вместе с тем ему казалось, что любопытства в ней больше, чем недоверия. Такие молодые хикеда’я, как она, редко достигали внутренних границ Наккиги, но тех немногих, которых он встречал, наполняла неколебимая вера не только в Королеву и Священный Сад, но и в отвратительную животную низость смертных. Почему же Нежеру другая?

Конечно, она наполовину смертная, но он жил с полукровками в бараках, и они еще больше ненавидели смертных, чем хикеда’я с чистой кровью. Всю жизнь Ярнульфа хикеда’я использовали смертных женщин для рождения детей. Среди высших кланов, семей рожденных на Земле, такое случалось, но редко. А вот то, что полукровка вроде Нежеру смогла достичь высокого положения в столь юном возрасте – его удивляло. Даже молодым смертным в землях смертных редко выпадала подобная честь.