Комендант Комсомольской словно врос в стену, облицованную плитками янтарного цвета. Часть их была посечена пулями, а часть и вовсе отвалилась, обнажив серый бетон, и керамические осколки разлетелись далеко вокруг. Тяжелый взгляд коммуниста мерил лестницу, обнимал колонны, скользил по разбитым плафонам, словно подсчитывал урон, нанесенный родной станции, а лицо походило на гипсовый слепок посмертной маски. Мужчина выглядел статуей самому себе. Как политик и военный, он прекрасно понимал, что поставлено на карту: если Ганза захватит станцию и укрепится на ней, это будет началом конца Красной ветки. Поэтому придется стоять насмерть, как бы пафосно это ни звучало. Атака оказалась поистине ударом в спину. Даже в самом жутком кошмаре ему не могло привидеться, что ганзейцы нападут с той стороны, откуда они появились несколько минут назад. Захватчики, словно в дурном сне, материализовались прямо из воздуха. Если бы не расторопность часовых, которые успели втащить крупнокалиберный пулемет на верхний ярус вестибюля, то радиальная уже полностью принадлежала бы Ганзе. Стараясь, чтобы окружающие не увидели, комендант изо всех сил сжал кулаки, от чего побелели костяшки пальцев. Однако боль не принесла долгожданного пробуждения. В воздухе по-прежнему витал железистый запах крови, а гарь пороховых газов и мелкосеяная пыль оседали на губах отвратительной коркой. Под ногами звонко перекатывались стреляные гильзы, а на мраморном полу лежали трупы убитых товарищей. Потери среди коммунистов были немалые. Комендант попытался проанализировать события последнего часа, чтобы придумать мало-мальски толковый план.

…Окончилась дневная смена, и он лег спать. Само пробуждение мужчина не помнил: какой-то смутный грохот и как будто сразу очутился на перроне с автоматом в руках. Действия на случай тревоги были отработаны до автоматизма, так что фактически он полностью пришел в себя, лишь оказавшись на верхней площадке лестницы, которая делила станцию пополам. С этой минуты разум начал адекватно фиксировать события. В воздухе непонятно откуда повисла мелкая пыль, мешавшая увидеть, что происходит, а клубы черного, едко пахнущего дыма наползали с торца длинного зала, который был наглухо запечатан много лет назад. Истошно выла сирена, раздавались крики и мат, вокруг суетились наполовину одетые люди.

Грамотно рассчитанный момент нападения пришелся на глубокую ночь, но это все равно не объясняло непостижимо быстрого появления штурмовиков. В форме и полной экипировке были только несколько патрульных, наряды блокпостов в туннелях да дежурная смена, которая целиком находилась в казарме, на территории пограничной заставы, внизу тридцатиметрового эскалатора, соединяющего обе Комсомольские. Но именно они и не принимали участия в боевых действиях, и вот этого парадокса комендант понять не мог. Заспанные и наспех одевшиеся солдаты, принявшие на себя первый удар, выскакивали из палаток и спешили занять предписанные инструкцией места. Хотя дым и плотная завеса пыли затрудняли ориентацию и мешали увидеть все пространство вестибюля, особой паники и суматохи не было — сказывались регулярные учения и круглосуточная боеготовность. В общую картину деловитой суеты не вписывалась только одна фигура. Грузный мужик стоял посреди палаток на верхнем ярусе, размахивал пистолетом над головой и что-то орал. Лысый и пузатый человек в одних трусах выглядел бы весьма комично, если бы не истошный вой сирены, которую он старался перекричать. С огромным удивлением комендант узнал одного из старших офицеров. «Боевая… не учебная… боевая…» — долетали обрывки слов.

Затем началась стрельба. Обернувшись на выстрелы, ошарашенный комендант увидел, как на него надвигается монолитный строй солдат. Захватчики появились из ниоткуда. Подобно древнегреческой фаланге, ганзейцы составили из бронированных щитов сплошную стену, из которой вместо копий торчали стволы автоматов. Длинные очереди планомерно косили коммунистов, которые просто не успевали заметить опасность. Когда красногвардейцы все-таки начали огрызаться в ответ, пули беспомощно скребли по тяжелым пластинам. Как волки, пробравшиеся в овечий загон, штурмовики безнаказанно, будто в тире, истребляли вокруг себя все живое.

Захватчики продвигались с поистине механической четкостью: десятки ног одновременно делали шаг, и стена щитов продвигалась чуть дальше, однако это продвижение, такое неторопливое, было неумолимым. Действия солдат Ганзы поражали своей синхронностью, отчего штурмовая группа напоминала жутковатый механизм. Красногвардейцы могли затормозить эту военную машину, разве что завалив проходы баррикадами из собственных тел.

Придвинувшись еще на полметра, металлическая стена на несколько секунд замерла, но лишь для того, чтоб в середине строя, из узкой щели между щитами, протиснулось сопло огнемета. В следующий миг фыркнуло пламя, и под каменными сводами расцвел огненный цветок. Эхо подхватило душераздирающие вопли солдат, попавших под горящую струю. Двое рухнули на пол и закрутились волчками в отчаянной попытке сбить огонь, а третий живым факелом заметался по залу, а потом побежал прямо на фалангу, словно желая поджечь собой врагов. Однако наткнувшись на непреодолимую стену, был отброшен назад.

Плюясь огнем и лязгая чешуей из штурмовых щитов, рукотворный дракон заползал все глубже в недра станции, вынуждая ее защитников отстреливаться, но отступать, тесня их дальше и дальше, загоняя на эскалатор, ведущий вниз, к последнему укреплению коммунистов — пограничной заставе.

— Ложись!!! — гаркнул кто-то в ухо и сбил коменданта с ног.

В следующую секунду совсем рядом забухал «Утес»: каждый выстрел в размеренной очереди больно ударял по барабанным перепонкам. Его грохот поглощал хлопки автоматов, как озеро вбирает капли дождя. Повернувшись, комендант увидел перекошенное лицо своего зятя Ивана Калюжного. Молодой парень спас тестя, повалив на пол — пулемет строчил прямо над их головами. Для солдат Ганзы это оказалось крайне неприятным сюрпризом. «Утес» в упор бил по штурмовой группе, и пули калибра 12.7 без труда пробивали не только щиты, но и стоявших за ними бойцов. В одно мгновение боги войны поменяли местами палачей с жертвами. Монолитный строй рассыпался, словно костяшки домино. Первые ганзейцы повалились слева направо, как прошла очередь. Не успели последние убитые упасть на пол, как пулемет застучал опять. На беду атакующих, пули ложились точно и кучно. Каждый кусочек металла находил минимум одну жертву в тесном строю колонны. Солдаты падали целыми рядами, подобно крошкам, сдутым со стола. Военная машина Ганзы, всего несколько секунд назад выглядевшая несокрушимой, превратилась в копошащуюся толпу окровавленных людей. Выстрелы «Утеса» вырывали из человеческих тел ошметки плоти и лоскуты камуфляжа. Все, кто мог стоять на ногах, подались назад, в спасительный полумрак дымовой завесы. Надо отдать им должное: даже находясь под шквальным огнем, многие штурмовики тащили за собой упавших соратников. Двое попытались отчаянным рывком пробежать за ближайшую колонну, чтобы обойти пулеметную точку с фланга, но тут же оказались изрешечены пулями коммунистов, а новых героев не нашлось.

Оставшиеся в живых затаились в недосягаемости пулемета и использовали малейшие выступы для укрытия. Узкая площадка перед лестницей оказалась под контролем коммунистов, но их осталось слишком мало, чтобы думать о возврате станции.