Спустившись с откоса, Юлий покинул лес и обнаружил, что другой край поросшей черным кустарником низины тонет в тумане. Тропа, широкая на топком месте, терялась в зарослях. С неприятным чувством Юлий впервые подумал, что близится ночь и надо бы выбраться из дебрей до наступления темноты. Шевельнулась малодушная мысль, что не следовало бежать так поспешно, ничего не разведав и не дождавшись утра, ясной погоды и вообще благоприятных обстоятельств. Юлий старался, однако, не задерживаться на сомнениях, понимая, как опасно поддаться страху, но страх, нечто холодное, осклизлое, таился рядом. Подобрав узду, мальчик настороженно оглядывался и прислушивался.

Как бы там ни было, если Юлий заблудился, то потеряла след и погоня. Это можно было поставить себе в заслугу. Пусть нечаянную.

Сгорбившись под плащом, Юлий подумывал, не пустится ли напрямик через топь… Когда до слуха его и до разума дошли чавкающие звуки.

Они повторялись. И глухое ворчание. А может, и голос, принадлежавший, казалось, всей этой промозглой низине сразу, ибо трудно было уразуметь, откуда он исходит, принадлежит ли живому существу или порожден болезненно вспучившейся, глотающей воздух тиной. В холодной, пронизанной мельчайшими брызгами сырости размокли, лишившись определенности, и сами звуки.

Мальчик тронул кинжал, оставил его и снова взялся, потерянно озираясь. Направить коня вверх по петляющей между мокрыми стволами тропе? Темная громада леса пугала не меньше, чем белесая пустота болотистой луговины.

Чавкающие звуки… Вот же, чуть слышно вздохнули заросли… и чихнули довольно явственно. Кто-то сказал вполне обыденно:

– О, дьявол!

– Я здесь! – выкрикнул Юлий, предпочитая самое худшее неизвестности. – Я здесь!… А кто там?

Но все притихло. Ни звука не проникало под полог дождя, с ровным мерным шорохом он обнимал собой недвижный лес и пространства едва ползущего над низиной тумана. Юлий напрягал слух. И снова крикнул:

– Кто здесь?

Молчание онемевшей природы казалось многозначительным и зловещим, совершенно прекратилось и чавканье. Ничего нельзя было разглядеть, кроме скучной голой растительности с остатками грязной листвы, а дальше невнятная пелена.

– Отвечай! – вскрикнул Юлий, пугаясь собственной угрозы.

Несколько неопределенных мгновений… и туман отозвался:

– Господин дьявол! – послышался тонущий в сырости голос. – Господин дьявол! Я виноват.

Искательный голос пресекся, как бы перехваченный волнением, но и Юлий не находил в себе смелости заговорить.

– Прежде я не очень-то… – невнятно забормотал туман. – Господин дьявол, если вы действительно такой сильный, как уверяют попы… Господин дьявол, если вы и вправду сильнее бога…

Тут только Юлий сообразил, откуда пошло недоразумение.

– Негодяй! – крикливо сказал он. Юлий боялся заговорившего тумана – добрые люди в такую погоду по лесным дебрям не лазят и в сомнительные разговоры с дьяволом не вступают.

– Господин дьявол, я мог бы указать и на больших негодяев, но не стану этого делать. – Звуки путались, отражаясь от высокой стены леса, покатывались слабым эхом, так что голос, казалось, плутал, присутствуя и там и здесь сразу. – Простите! – лепечущее эхо несколько сбилось. – Если на то пошло, я могу назвать вам негодяев поименно… Если вы нуждаетесь. Докажите вашу силу.

– Я должен доказывать? – вскричал Юлий в изрядной растерянности и оглянулся, прикидывая, куда ему удирать: вверх по петляющей между черных стволов тропе.

– Не надо сердиться, – пролепетал туман. – Попы говорят: Род Вседержитель. Однако, если присмотреться, на здравый рассудок, не так уж он все и держит – Род. Если посмотреть на все эти безобразия… что говорить, вы сами отлично знаете. А кто страдает? Страдают слабые, они виноваты. И вот я говорю – прошу не сердиться! – почему бы вам не вступить с богом в открытое и честное единоборство, чтобы простые люди могли видеть собственными глазами, кто сильнее. Уверяю, мало нашлось бы умников, которые долго ломали голову, на чью сторону стать, как только бы убедились, что дьявол сильнее. Нет ведь никакой уверенности, что и бог силен. Войдите в наше положение, господин дьявол, паны дерутся, у холопов чубы трещат. Люди покоряются силе, а потом уж называют эту силу богом. Докажите, что вы сильнее, и вы станете богом, а бог мм… наоборот. Я кое-что повидал в жизни и знаю людей.

– Ты знаешь людей! Что ты мелешь?

– Извините, господин дьявол! – возразил человек с некоторым даже достоинством. – Позвольте договорить… А сколько случаев, когда люди поступались душой, а вы не могли потом выручить их из рук какого-нибудь трухлявого судьи, давно продавшего родную мать взяточника – которому только свистни! И вы не находите времени свистнуть, чтобы выручить своего человека! Такие случаи вас не красят, нисколько не красят, скажу прямо. Именно потому люди не кинулись к вам толпой, что каждый день встречают с вашей стороны предательство. Я скажу прямо. Не будем спорить: бог предает нас каждый день, изо дня в день и ежечасно, но и вы не лучше!

Подрастерявшийся Юлий притих, не зная уже, что сказать. Сыпался мелкий дождик.

– Простите еще раз, господин дьявол! – донесся голос из тумана. – Собственно говоря, я уже почти утонул. Я уже по шею в трясине. Если вы можете меня вызволить… Как бы там ни было, бог не пришел ко мне на помощь… Может статься, потому, что он брезгует такими гнусными, злополучными местами, как это болото, никогда сюда не заглядывает, – добавил еще голос – из чувства справедливости, надо полагать.

Однако Юлий опасался таившегося в тумане человека и сказал:

– Как твое имя, паршивец?

Паршивец – это было, конечно же, слишком много для тонущего в мерзкой пучине несчастного, Юлий тотчас это осознал. Но как же он вздрогнул в следующий миг!

– Обрюта, – признался голос.

– Обрюта! Обрюта, где ты? – Юлий быстро соскочил с лошади, бросил плащ, только мешающий, и устремился в чащу низких зарослей, проваливаясь на колыхающейся неверной почве. Нужно было беспрестанно перекликаться, чтобы сообразить, где Обрюта. Несколько раз Юлий сбивался и поворачивал, продираясь сквозь хлещущие ветви. И вот уже в двух шагах в чересполосице тонких берез мелькнул лошадиный круп.

– Обрюта! – вскричал Юлий, весь охваченный счастьем. – Опять ты врешь!

Верный дядька стоял по колено в тине, не затопив сапог. По колено, а не по шею!

– Опять ты врешь! – в восторге повторил Юлий. Через топь и грязь они кинулись навстречу друг другу.

Юлий безумно, до коликов хохотал, сделалось с ним что-то вроде припадка. Долго потом не мог он прийти в себя, безудержное веселье возвращалось отрыжкой. Обрюта держался строже. Человек более уравновешенный и проницательный, чем Юлий в его взвинченном состоянии, уловил бы, наверное, некоторую долю смущения, в том, как многозначительно покряхтывал дядька. Обрюта пустился в разъяснения, что, натурально, хотел провести дьявола и потому наврал с три короба. Однако Обрюта чего-то как будто недоговаривал и пристыжено почесывался.