Из закрученного провала лестницы скользнул махающий комок… безобразное порождение тьмы – летучая мышь.

– Держись за мной, – сказал Громол, подвигаясь к ступенькам.

Не имея страха, Юлий не имел и мыслей, отказало и воображение. Юлий сознавал шаг, тяжесть фонаря, он жил одним мигом, жил настоящим, похожим на ввинченную во мрак лестницу. Тьма затягивала его, отступая перед светом фонаря все вверх и вправо, тьма сворачивалась, ступенька за ступенькой закручивалась она вверх. И тьма кралась сзади, неумолимо поднималась, скрадывала все то, что уступила уж было свету, который, изламываясь о тень Громола, скакал в руке Юлия.

Поворот винтовой лестнице ставил Громола в невыгодное положение при нападении сверху; задержавшись, он перенял меч в левую руку, но и так чувствовал себя неуверенно, потому опять взял меч как привык и, не спуская глаз с отползающей темноты, начал подниматься.

На втором ярусе башни они нашли угловатые залежи какой-то рухляди, но здесь не остановились. Лестница винтилась вверх и они снова вошли в каменный колодец.

– Залезем только, подымемся и спустимся сразу обратно. Посмотрим, – прошептал Громол.

Напрасно он это сказал: подмывающий страх подкатил к горлу, Юлий оглянулся вниз, туда, где наползала, слизывая проделанный путь, тьма.

В призрачном сумраке реял ржавый клинок.

Через мгновение Юлий сдавленно вскрикнул, шарахнулся к брату, пытаясь за него схватиться, но споткнулся и так саданул колено о выщербленный угол ступени, что, кажется, потерял сознание. Было это или нет, обожженный болью, он чудом удержал фонарь, не разбил стекло и не вывалил под ноги Громолу свечу – единственное, что держалось остатком воли: уберечь свет.

Громол перескочил брата и с маху рубанул мелькнувшую вслед за клинком конечность. Чудовище взвыло, но из перерубленной плоти, из культи не хлынула кровь. Исказившись лицом от ярости, страха и отвращения, Громол, почти не разбирая противника в темноте, несколько раз рубанул то, что там копошилось, – скрежет, звон, вой, шум падения, вопли и проклятия. Стоя на четвереньках и так удерживая фонарь, чтобы светить, Юлий не видел чудовищ, они подались вниз, отступив перед бешеным напором человека.

– Там их… кишат! – крикнул Громол между вздохами. – Упыри!

Он пятился, отмахиваясь мечом, юноши отступали, поднимаясь все выше.

– Открой фонарь! Огонь… Нужен огонь! – возбужденно восклицал Громол, не имея возможности ничего толком объяснить. – Помоги! Ну же!

Не переставая орудовать мечом, чтобы удержать упырей от натиска, Громол терзал свободной рукой воротник, словно пытался его разорвать, и Юлий догадался, что нужно расстегнуть пуговицы. Он принялся помогать, тоже одной рукой, что было непросто, потому что Громол не стоял на месте и дергался.

Воротник удалось расстегнуть, лишь когда лестница кончилась и вышли на ровный пол яруса. Набитый метущимися тенями провал лестничного колодца копошился, тянулись скрюченные конечности, увешенные обрывками истлевших одежд, громыхали проржавленные доспехи, мелькали мутные, запорошенные песком глаза, белели зубы и кости.

Но Громол остановился. Наконец он вытянул намотанную вокруг шеи змеиную кожу и снова потребовал огня. Юлий торопливо подставил раскрытый короб, внутри которого горел засаженный в гнездо огарок свечи.

Поджечь кончик змеиной кожи – вот что было нужно. Оберег вспыхнул сразу, и горел ярким палящим светом, не обугливаясь, – Юлий отметил это краешком сознания. Высоко подняв огонь, Громол отступил к середине четырехугольной камеры.

Пользуясь заминкой, с полдюжины мертвяков успели выбраться из колодца лестницы и расползлись вдоль стен. Вылез и двинулся на Громола пробитый колом старик, дряхлый горбатый колдун, весь засыпанный могильной землей. Землею набит был щербатый рот, земля сыпалась из ушей, комки могильной глины путались в всклокоченной бороде; ржавый, как сама земля, мертвец медленно подступал, нацеливаясь в мальчиков истлевшим колом, который торчал из черной раны в груди.

Однако, в круге волшебного света упырь бледнел, терял вещественность очертаний. Еще шажок, шаг, ближе к оберегу – перекореженная, покрытая коростой рожа почти растворилась в воздухе – упырь становился прозрачен, сквозь призрачное тело различалась жмущаяся в тени нечисть – мертвецы. Не в силах выносить более испепеляющее действие оберега, упырь заколебался, как медуза, и начал пятиться. Вдали от волшебного огня возвращалась вещественность полусгнившей плоти. Упырь пятился, ослепленный, пока не ударился торчащим из спины колом в простенок между окнами и упал с отчетливым скрежетом, который издавали, по видимости, закоченевшие в могиле суставы.

Но сзади – ужас! Где не было света, где моталась за спиной Юлия короткая размытая тень, подползала гадина, нечто невообразимое, состоящее из голых, изъеденных до костей рук и грязного кома перекрученных седых косм. Упырь, почти прозрачный на свету, обрел плоть, едва попал в прилегающую к Юлию и Громолу тень. Близко подобравшаяся рука его, была кость, на которой висели клочья истлевшего мяса, а дальше, отрубленный светом, упырь растворялся, как грязный студень.

С жалким воплем Юлий шатнулся. Стараясь заскочить в спасительный свет перед Громолом, он уронил фонарь – брызнули стекла, и толкнул брата, который неловко взмахнул оберегом.

И тут случилось нечто непоправимое. Несильный толчок едва не опрокинул Громола, за спиной его мелькнул клин густой темноты, и в этот клин проскочил кто-то из жавшихся у стен упырей. Только зубы и кости сверкнули, как упырь нырнул вниз, грохнулся об пол, рассыпавшись при ударе, – отскочила прочь рука – и дальше в стремительном броске подшиб Громола под ноги, попал-таки под коленные сгибы. Громол опрокинулся, перевернувшись через груду полураздробленных костей, и ударился так, что выронил оберег.

Что случилось с Юлием, и вовсе трудно было уразуметь. Извернувшись к брату, он столкнулся с внезапно возникшим в пустоте мертвяком – с размаху о гнусную плоть. Предмет столкновения исчез, унесенный полыхнувшим светом, а сбитый с ног Юлий утратил представление о пространстве.

…И очутился на карачках возле деревянной лестницы, которая вела вверх. Прежняя, винтовая лестница доходила только до пола, на следующий ярус башни к деревянному плоскому потолку поднималась узкая, без перил крутая стремянка. У нижних ступеней этой лестницы Юлий, не помня себя, и оказался.

Но если Юлий ополоумел, то и упыри вели себя не бог знает как здраво. Брошенный без призора оберег и пугал мертвецов и притягивал, они роились кругом огня, завороженные гибельным волшебством. Неверные ноги упырей попирали недвижного Громола, мертвецы спотыкались о юношу, полагая его, по видимости, мертвым, одним из своих. Гулко топали полуразвалившиеся сапоги какого-то обросшего щетиной удавленника с грязной петлей на шее, истрепанный конец которой он забросил на спину наподобие косы; суетливо перебегали туфельки былой красавица, носившие следы прежнего великолепия – хорошенькие золотые застежки. Землистая красавица, на зависть сохранившаяся в ее не весьма-то благоприятных обстоятельствах, выделялась среди своих безобразных собратий густо разлитым по щекам синюшным, почти черным румянцем, который указывал, вероятно, на отравление сильно действующими растительными ядами…