Так что мне страшно. Даже очень.

Она становится все горячее. Смешно, учитывая ожидающую, очень скоро, да-да-да, температуру тела. До полного обращения в первой стадии совсем чуть-чуть, и следует уложиться в него. Отрезок крошечный, сжимающийся до: бабушка, а почему у тебя такие больш… ААА!!!… кххх… … … К-х-х, к слову, это когда шипит остаток кислорода, смешиваясь с брызгами крови и слюны в разодранной трахее.

Удар должен быть быстрым, сильным и точным. И даже если ничего не видишь, он обязан оказаться именно таким. Думай, думай голова садовая! Ты ж нужна не только для того, чтобы в тебя есть.

Предпочтительнее, если вдуматься, так вогнать трость ей между ног, чтобы упала лицом вперед. Самому успеть оказаться сзади и сверху, и… И это заранее проигрышно. Да.

Пока у меня есть фора в неожиданности и относительном физическом преимуществе, следовало поторопиться. Ударил ногой под колено, и левым локтем в грудь. Хотелось надеяться, что в грудь. Получилось, хотя и сам все-таки упал. Но именно это и нужно, пока есть время.

Реечный ключ есть не что иное, как жуткий пережиток очень далекого прошлого. Открыть двери с такими замками, для уважающего себя домушника, дело не плевое, но и не сложное. Паруминутное, если можно так выразиться. Но у моего реечного ключа есть положительное свойство. Он длинный, острый на конце и его нарезка тоже с гранями. Само то, чтобы уравнять шансы, пусть и немного.

Сложнее оказалось локтем навалиться на горло, задрав вверх ее подбородок. Ударить… это прошло проще. Металлу наплевать на состояние владельца глаз, хоть мертвый, хоть живой, хоть посередине. Чвакнуло, ощутимо плеснуло, а потом, без единого звука, меня отбросило в сторону, ощутимо приложив крестцом об землю. Ну, милая, я тебя понимаю.

Успел отмахнуться тростью, прежде чем та улетела куда-то в сторону. Тварь двигалась быстро, полная сил и жажды. Вялыми они становятся намного позже. Откатился в сторону, содрав кожу на ладони, проехался боком прямо по асфальту. Ее голод, пульсирующий в воздухе, ощущался по разлетающимся в сторону каплям крови, хрусту камешков и палочек от мороженого, волне ярости и запаху обращения. Его ни с каким другим не перепутаешь, не-не. И это хорошо… ведь пока еще я цел и могу уклониться. Но ненадолго, развязка очень близка. И вот сейчас страх стал намного сильнее. В разы.

Тварь чуть остановилась, втягивая воздух. Пока еще она может это делать, пока еще работают рецепторы обоняния, и это опасно. Хлюп… вдох… хлюп… выдох. Сукровица и остатки глазной жидкости попали в носоглотку, вместе с алыми ручейками. Еще один плюс в бою, если проводить его незряче, это звуки врага. Легкий шелест, треск ломающейся шпильки на туфле, воздух резко разрывается прямо перед лицом, вспарываемый уже не ногтями с аккуратным «френчем». А, да, совсем забыл. У меня же для тебя, очаровашка, есть и сюрприз. Небольшой, аккуратный, металлический и практически бесшумный.

Она ударила еще раз, стараясь схватить, сгрести одежду сильными цепкими пальцами, чтобы подтянуть к себе, чтобы рвануть очень острыми зубами хотя бы за что-то. Пришлось уходить в сторону, перекатываясь и матерясь. Услышать в таком состоянии щелканье кастаньет, такой нужный, стало сложно. Но короткий и резкий стук повторился. Ждать не стоило.

ПСС оружие по-настоящему специальное. Применяют его немногие и не очень часто. Но для меня и именно сейчас – самое то. Пара «кхеканий» выстрелов, корректировка по услышанным мягким чмоканиям попаданий, контрольный звонок. Именно контроль, тот самый, в голову. Всё?!! Ну?.. Всё. Вот теперь успокоиться, выдохнуть, сесть.

– Красавец. – Семеныч присел рядом. – Чисто-то как отработал, любо-дорого посмотреть. Даже и не подумаешь, что не тренировка, а настоящий бой. Эй, курсанты, все и всё видели? А? Вам такое делать придется? Нет, пока еще не придется. Почему не «пора»? Как станет пора, Андрейченко, ты самый первый узнаешь. И ты, Удалова, тоже. Все, расходимся, нечего привлекать внимание.

Не стоит удивляться. Риск-то был, да еще какой. Хотя страховать меня страховали. Время, когда думалось про проблемы с собственной головой и галлюцинации с лютой дичью о мертвецах и тварях, давно позади. Да, проще не стало. Но теперь я знаю, а это главное. Знаю, что увиденное в детстве мне не померещилось. И не было никакого психического расстройства. И самое главное – я не один.

– А ты ведь чуть не сорвался. Совсем немного – и все, пришлось бы мне самому упокоить и ее, и тебя.

– Зацепила разве?

– Нет, я и говорю, красавец. Молодежь в восхищении, я в восхищении, все в восхищении.

– М-да… – Тело начало ныть. Молчун Рикер уже упаковал мою недавнюю попутчицу, если судить по запаху химии от него самого и мешка, в дохлопереноску. Затем запахло еще ядренее, зашипел реагент, разливаемый нашим хмурым и неразговорчивым уборщиком. Следом, войдя в контакт с лютейшим раствором, шибануло совершенно немыслимой вонью от аннигилирующих кусков зараженной мертвой плоти. Все верно, следы мы пока заметаем. По возможности, конечно.

– Семеныч?

– Да, Вадик?

– У нас получится?

Семеныч помолчал, покопался в карманах куртки. Карманов много, Семеныч у нас предпочитает рядиться в «милитари».

– В правом верхнем внутреннем.

– Хех… хм… – Бензином тянуло намного сильнее, чем самой едкой из химий Рикера. Зажигалка щелкнула, дохнуло сгоревшими парами. Семеныч порой предпочитал табачок россыпью, мудрил красиво завернутые козьи ножки. Сладковато пахнул, сухо затлев, швейцарский «Drum». – Рентген у тебя там, ну-ну. Неужто так настропалился носом вертеть?

– Куда деваться с такой работой?

– И не говори. Служба наша и опасна, как гритца, и противна.

– Семеныч?

– Чей-то, милок?

– Не заговаривай зубы. Получится? Вы заметили его?

Семеныч дымил, снова замолчав.

– Семеныч?

– Получится. О, смотри-ка, милиционер вон нарисовался, явил себя, тык-скыть.

– Полицейский.

– Да какая разница-то? Давай, вставай. Помогу до метро добраться, заодно и расскажу кое-чего. Придешь, выспись. Вечером должен быть отдохнувшим.

Вот так. Если вечером надо превратиться в свежачок, то… Они его нашли. Ту гниду, что превращает людей в тварей, в ходячих мертвецов-каннибалов, в нежить в ее самом мерзком проявлении. Нашли тебя, голубчик.

all

hope

is

gone

Нет ничего хуже, чем ребенок без семьи.

Несомненно, обязательно и естественно, в мире вокруг нас хватает merde. Разного, и голубого, и красного. И порой даже красно-коричневого, черного, желтого, розового и любого другого оттенка.

Кто-то из нас дарит своей любимой женщине цветы, а в соседнем подъезде кто-то другой бьет мать собственных детей. Кто-то горбатится на паре-тройке работ одновременно, не умея и не имея другой возможности. А потом может обнаружить у себя сифилис, ни разу не изменив. Кто-то выходит ночью в темноту переулков, старательно ища себе жертву.