Среди зажиточного пополанства можно заметить различия, не являвшиеся по своей природе экономическими. Так, самым престижным считается цех судей и нотариусов, что не может быть объяснено ни его богатством, ни многочисленностью состава (в 1338 году было 80 судей и 600 нотариусов) — убедительное доказательство того, что в республике торговцев критерии успеха не являются исключительно материальными, что культура, дипломы, образованность ценятся так же высоко, как и доходы от торговли и промышленности.

Деловая верхушка представляет собой не только городских жителей. Среди судей немало таких землевладельцев, как персонаж «Декамерона» Боккаччо, который не слишком часто «возделывал» «маленькое поле» своей жены… (Декамерон, II, 10). И среди ремесленников часто встречаются земельные собственники. Город и деревня взаимопроницаемы, это одна из наиболее характерных черт Флоренции времен Данте, который, как мы помним, презирал «деревенщину», заполонившую его родной город в поисках богатства и славы.

При всей неизбежной неоднородности, непримиримых антагонизмах, достоинствах и недостатках флорентийская буржуазия была существенным элементом экономической, политической и культурной истории Флоренции и, частично, всей Италии. Именно осознававшая свою силу буржуазия придала Флоренции ее монументальный облик. Именно ее усилиями были возведены: новый кафедральный собор, один из наиболее крупных и красивых в Западной Европе; Дворец приоров, построенный ради увековечения могущества и славы правительства Флорентийской республики; Ор Сан-Микеле и Лоджиа ди Ланци, равно как и множество других сооружений, уже упоминавшихся нами. Однако пополанство не довольствуется расширением и украшением своего города — оно мечтает о признании и восхищении со стороны чужаков, приезжающих во Флоренцию, как уверяет хронист Дино Компаньи, современник Данте, «не по надобности, но ради доброго мастерства [флорентийцев] и красоты города» (Хроника, I, 1).

Результатом этих социальных, экономических, политических и культурных перемен стало то, что «в конце XIII века уже отчетливо ощущались происшедшие сдвиги и наступление новых времен: поколение Данте видело глубокую пропасть (духовную, культурную, экономическую, градостроительную), отделявшую его от поколения отцов».[81] Большинство современников Данте радовались этим переменам, но только не Данте, усматривавший в них причину морального упадка родного города. Перемены затрагивают и главные особенности нового городского стиля: крупные сооружения, общественные и частные, широкие площади, придававшие дополнительную ценность зданиям, перед которыми они простирались, прямые мощеные улицы, ночное освещение, канализационная сеть, первые набережные вдоль реки Арно. Здесь видны забота о гигиене и о «качестве жизни» (понятия которого еще не было) — забота, впервые в истории города проявленная правительством. В перемене вкусов большую роль играет муниципальный патриотизм (знаменитый «кампанилизм»), основанный на своего рода национальном соревновании, когда каждая региональная столица соперничает с соседями, желая перещеголять их. Когда Флоренция решает возвести новый кафедральный собор, самый большой и самый красивый, она лишь реагирует на безумно амбициозное намерение Сиены построить собор невиданных прежде размеров, один трансепт которого был бы больше всего прежнего храма! Так что эти нувориши, эти выскочки, эти gente nuova (новые люди), над которыми потешался Данте, не хлебом единым живы: красота и слава родного города их занимает не меньше, чем собственное процветание и могущество. «Тогда как где-нибудь в другом месте город преображался в силу одной только необходимости, здесь придавали значение эстетическому воспитанию масс, оказывавшему прямое интенсивное влияние на градостроительство, городское управление, религиозную и частную жизнь».[82] Мы готовы подписаться под этим суждением специалиста с одной оговоркой: Флоренция и ее правящий класс не владеют монопольными правами на упомянутое эстетическое воспитание, широко распространенное в большинстве региональных столиц Италии того времени (в частности, в Пизе и Сиене, не говоря уже о бесподобной и неподражаемой Венеции, никому не уступавшей в этой области).

Сказанное позволяет лучше понять, сколь бессмысленна в историческом плане была позиция Данте и его единомышленников, не желавших видеть в своей эпохе ничего, кроме морального упадка, «смешения персон», утраты этнической идентичности, и грезивших о временах, совершенно мифических, когда Флоренция «жила мирно, скромно и нравственно» за своими старыми стенами. Именно sùbiti guadagni (шальная нажива) gente nuova (новых людей) позволила Флоренции возвыситься, стать во главе столиц средневековых западных государств. И за это следует воздать должное ее деловым людям.

Где начинается народ? Каковы критерии, позволяющие определить его численность и экономическое значение, отличительные психологические признаки и «моральный профиль»? Для Флоренции времен Данте, если вычесть из общей численности ее населения (примерно 100 тысяч человек), пять-шесть тысяч представителей знати и примерно столько же буржуазии (весьма приблизительные оценки), то на долю народа придется около 90 тысяч человек. Эта цифра, разумеется, весьма условна, поскольку статистика в отношении бедняков в то время не велась. Так, Виллани, в большинстве случаев хорошо информированный автор, вообще воздерживается от употребления чисел применительно к мелким торговцам, предпочитая говорить о «большом количестве» их; соответственно, было «неисчислимое количество» сапожников, «множество» каменщиков… Что касается наемных работников, то их количество приблизительно определяется числом хозяев и мастерских. Так, по его сведениям, существовало 200 мастерских цеха по переработке шерсти (Лана), дававших работу «более чем 30 тысячам человек» (почти треть всего населения города)! Когда он сообщает о двадцати товарных складах (fondachi) цеха Калимала, это ничего не говорит нам о численности наемных работников цеха, самого крупного после цеха Лана.

Таким образом, можно лишь догадываться о количестве наемных работников. Зато мы точно знаем об их политическом бесправии. Они исключены из политической системы, а наименее квалифицированные из них — даже и из цеховой системы. Лишенные права на создание коалиций и союзов, на оказание взаимной помощи, они всецело во власти стихии экономической конъюнктуры (кризис текстильного производства), климатических перепадов (недород), эпидемий и войн, которые провоцируют безработицу. Часть наемных работников входит в клиентелы могущественных семейств и благотворительных ассоциаций, управлявшихся пополанами-богачами. Что касается слоев, стоявших ниже наемных работников, то по этому вопросу наши сведения весьма скудны, хотя некоторые исследователи (в частности, Давидсон) считают, что низший класс был «весьма многочисленным и бедным». Именно он населял убогие лачуги предместий, руины патрицианских дворцов, разрушенных в результате гражданских войн или пожаров, трущобы, примыкавшие к фортификационным сооружениям, подземелья мастерских и лавок. Средняя продолжительность жизни именно его представителей не превышала тридцати лет. Именно это gente meccanica (трудовое население), это «мужичье», является излюбленным объектом насмешек в «Декамероне», пропитанном восхищением знатными дамами и благородными кавалерами. Именно этот слой станет ударной силой восстания чомпи в 1378 году. Именно его проповедники и моралисты будут убаюкивать обещаниями воздаяния в загробной жизни, уготованного беднякам, с которыми Христос и о которых Он не забудет в день Страшного суда, ибо, как сказано, «богатому труднее войти в Царство Небесное, чем верблюду пролезть через игольное ушко».