– И это, – добавила Элизабет, – серьезный проступок.

– Ну вот, видишь! Даже папа пытается избавиться от этого ужасного человека, и я не понимаю в таком случае, почему это не дозволяется мне. Боже! Он такой нудный. Не представляю, кому такой может понравиться.

Сара склонилась над своим рукоделием, плотнее сжав губы.

Мистер Коллинз ничего не мог поделать со своей неуклюжестью и нелепостью. Уж таким он явился на свет, такими качествами наделила его природа, такое воспитание он получил – или не сумел получить. И если он не знал правил, заведенных у них в доме, то лишь потому, что с ними его никто не ознакомил; предполагалось, что он должен догадаться, постичь их внутренним чутьем. Ну а когда ничего из этого не вышло, его взяли и осудили за неудачу.

– Папа там гостей не принимает.

– А если бы мог, то и нигде бы не принимал.

– Да, но не в библиотеке же! Боже милостивый!

Сара покосилась на прелестные свежие личики, светящиеся от собственной смелости, и мысленно перенеслась в то утро накануне Михайлова дня, в холодный коридор с запахом мочи из горшка, к плотно закрытой двери в библиотеку, из-за которой доносились голоса. Миссис Хилл, стало быть, туда допустили, подумала она, хотя, миссис Хилл гостем определенно считаться не могла.

Лидия фыркнула, топнула и села, болтая ногами в великоватых ей туфельках Джейн.

– Мистер Коллинз – папин кузен, так кому же и страдать от этого господина, как не папе? – Вдруг Лидия ошалело уставилась на туфли, словно осененная внезапной мыслью. Из уст ее вырвался вопрос: – А новые банты мы заказали?

Взоры всех присутствующих устремились на бальные туфли, повисшие у Лидии на кончиках пальцев. Один бант развязался, разлохматился и посерел от пыли. Его плачевное состояние служило живым свидетельством рвения, с каким мистер Бингли танцевал с Джейн на балу в Меритоне. Второго банта не было в помине.

– Бог мой, и впрямь, заказали?

– Я нет.

– И я.

– А маме ты об этом напомнила?

– Нет.

– У нас еще должен был остаться запас. – Джейн подошла к комоду, выдвинула ящик и принялась рыться в его содержимом, озабоченно наморщив прелестный лоб.

Несколько бантов и в самом деле нашлось, но до того разных по фасону, цвету и степени изношенности, что из них удалось составить только две пары – голубую и желтую. К тому же желтые банты можно было назвать парой лишь условно. Примерно одного размера, они весьма заметно различались оттенками: один был явственно лимонным, другой же, как отметила Лидия, скорее горчичным.

Пока происходила эта суета, Сара продолжала работать, не отрывая глаз от шитья. Она вслушивалась в завывания в каминной трубе, замечала, как от ветра пляшет огонь и колеблется свет: при одной мысли о непогоде кожа покрывалась мурашками.

– Мне к моему платью нужны будут розовые, – заявила Лидия.

Сара прикрыла глаза и тихонько, почти неслышно вздохнула.

– И чтобы огромные, точно капустные кочаны! Самые большие, какие сумеешь достать. Ты ведь знаешь, какой надобен оттенок розового – под платье из того чудесного муслина. А лучше прихвати-ка с собой лоскуток для сравнения, чтобы цвет в цвет подобрать. Благодарю, Сара. Ты прямо настоящее золото.

Сара отложила шитье.

– Да, – произнесла Элизабет, бросая огорченный взгляд на запотевшее окно, по которому барабанил дождь. Оконные стекла дребезжали от ветра. – Боюсь, что за бантами и в самом деле придется посылать.

Путь до города по большаку оказался долгим и тягостным. Дождь висел сплошной пеленой и, казалось, отрезал Сару от всего мира. Довольно скоро зонт начал пропускать воду, капли падали на плечи и просачивались до самой кожи. Юбка отяжелела от воды. За это время мимо не проехало ни одной кареты – на ее счастье.

Сара попробовала вообразить, будто прогуливается по Лондону: улица вымощена, по обеим сторонам высятся дома с ярко освещенными окнами. Вот она идет по сияющей сводчатой галерее, там так тепло, светло и сухо. Она любуется витринами с модными шляпками, сверкающими драгоценностями и горами конфет. Но тут вдруг перед ней появляется дама – кажется, Элизабет, совсем уже взрослая, в необыкновенном оранжевом спенсере и модной шляпке – и протягивает ей пакет, еще один, следом шляпную картонку, на которую продолжает наваливать все новые и новые свертки, а когда Сара, не удержав, роняет один из них, повзрослевшая Элизабет бранит ее за неловкость и невнимательность.

Вдали загрохотал почтовый дилижанс, заставив ее очнуться, отскочить в сторону и, перепрыгнув через канаву, застыть на скользкой обочине. Дилижанс пронесся мимо, ошеломив ее ревом рожка, топотом конских копыт и скрипом колес. Он поднял фонтан грязи, обрызгав ее с головы до пят. Сара вытерла лицо и руки отсыревшим носовым платком. Начала было отряхивать подол, но отказалась от этой мысли: что толку? Все равно она вымокла насквозь, несколько пятен грязи уже ничего не изменят.

В Меритоне галантерейщик расстелил на полу клеенку, чтобы Сара не наследила. В тепле от ее юбки пошел пар.

Насквозь промокшая, она простояла так полчаса, пока галантерейщик и его приказчик не подобрали шесть пар бантов требуемых цветов. Образчики тканей, тесьмы и шитья выносили показать Саре, а внутрь не пригласили, чтобы не испачкала чистую, аккуратную лавку. Она кивала на все, что ей показывали, совершенно не вникая в тонкости оттенков и фактуры. Может, хозяйкам понравятся банты, а может, они их выбросят. Что ж, она не против, пусть выбрасывают. Ей даже больше хотелось, чтобы они с негодованием вышвырнули все эти бантики.

Другие посетители, не такие мокрые, приходили и уходили. Им для этого требовалось лишь выбраться из экипажа и пройти шаг-другой или пробежать немного по улице от своего дома. Они оставляли зонты у входа и поглядывали на Сару с тем особым сочетанием сочувствия и веселого изумления, какое вымокшие насквозь люди, кажется, всегда вызывают у сухих.

Наконец выбранные банты были завернуты в материю, потом в оберточную бумагу и еще в мешковину, чтобы Сара смогла доставить их в целости и сохранности. Она взяла сверток под мышку и вышла в потемки.

Миновав пост у заставы, Сара услышала, что сзади приближается карета. Кучер окликнул постового, звякнула брошенная и пойманная монета, и послышались слова благодарности. Громыхнул запор, заскрипели петли, и ворота отворились, пропуская экипаж.

Подобрав юбку, Сара шагнула к деревянному частоколу, уступая дорогу. Новая порция грязи уже ничего бы не изменила, но попасть под колеса ей не хотелось. Она оглянулась посмотреть, далеко ли карета.

Теплое сияние каретных фонарей ворвалось в серую мглу, чудесно ее расцветив. Постовой на заставе в мокрой шляпе и накинутой на плечи дерюге стоял, облокотившись о ворота. Кучер цокнул языком, стегнул лошадей, и карета тронулась с места. Сара узнала ливрею и тут же ощутила, как в душе что-то встрепенулось – то ли восторг, то ли беспокойство… а может, чувство вины. Перед ней был Птолемей, от которого ей настрого велено держаться подальше. Но куда же ей деться? Она стоит здесь, замерев, вжавшись спиной в неструганый частокол, и в каком ужасном виде – помилуй, Господи! Карета проезжала мимо – теплые конские бока, мягчайшая кожа. В окне мелькнули миссис Хёрст и мисс Бингли, красивые, скучающие. Затем – лакеи на запятках в плащах с потеками дождя и треугольных шляпах. Тол Бингли, увидев Сару, приподнял шляпу, отчего с широких полей полилась вода.