у Кисленко забот, но Игорь Сергеевич не был бы самим собой, если бы упустил такой случай — показать завод: — Вместе пойдем…

Всякий раз, ступая на территорию завода, расчерченную асфальтом дорожек, в гущу тополей и сиреневых кущ, захлестнувших стены цехов, как бы невольно прикасаешься к старине, к тем, не таким уж далеким временам первых стачек и митингов, когда истерзанные непосильным трудом во главе со своими вожаками столяром Соколовым, агитатором Сапожковым дрались коломенцы за свои человеческие права…

И наблюдая за тем, как под развернутым знаменем счастливый Дашков вручает молодым рабочим сувениры, посвящая их в новую профессию, а тот же Игорь Кисленко агитирует ребят поступить на вечернее отделение института, думаешь о тех десятилетних мальчишках, что глохли в чаду и грохоте старых цехов и после даже не могли расписаться в ведомости, которая обкрадывала их штрафами.

И уж вовсе не помыслишь о том, что люди, таскавшие под хриплый распев «Дубинушки» тяжелые котлы и цилиндры, выжатые трудом и выброшенные за ворота, могли представить себе врача в прекрасно оборудованном заводском медпункте, озабоченного тем, чтобы все до одного прошли обследование, а захворавшего отправить в профилакторий или пансионат на Черноморское побережье.

Нет, не зря после гражданской войны, когда завод тяжело подымался из разрухи, после смерти Ильича, потрясшей рабочих, гостившие на заводе американцы, как описывается в истории завода, так удивлялись тому, что в партию вступают целыми цехами, — ведь все вокруг голодают. Им отвечали коротко — для того и вступаем, чтобы победить голод и разруху.

Завод чтит свои традиции. Здесь помнят и организатора первых марксистских кружков Литвина-Седого и старого партийца Георгия Васильевича Елина, слесаря, пригнавшего к площади Финляндского вокзала три сработанных заводом броневика — с одного из них выступал Владимир Ильич; и первого красного директора Е. Е. Урываева, чей организаторский талант выводил завод на новые рельсы, и самородка Пастухова, сельского паренька, ставшего начальником машиностроительного цеха, и создателя совершенных дизелей инженера-практика Н. М. Урванцева.

А сколько сделали за войну вернувшиеся в цеха старики? Кто подсчитает вклад в победу строгальщика Н. И. Шатилова, фрезеровщика А. М. Юсова, изобретателя А. Я. Буфеева, подавшего только в одном сорок четвертом году 79 рационализаторских предложений; женщин, сменивших у станков мужей — в Бресте дрался бывший кузнец капитан Н. Зубачев, в небе над Смоленском и Ленинградом били фашистских асов Герои Советского Союза летчики Зайцев и Захаров. Захаров бомбил Берлин и Кенигсберг, взвод лейтенанта Исаева первым форсировал Днепр, а молотобоец Лев Сушкин, легендарный командир подводной лодки С-55, совершил беспримерный в истории подводного плавания переход: от Владивостока — через Панамский канал — до Полярного.

И сколько нынешних мастеров-умельцев благодарны своим учителям, таким вдумчивым мастерам-универсалам, как токарь Николай Алексеевич Маслов и Юрий Иванович Краслов, фрезеровщик Вадим Томашевский и многие другие.

И то, что сейчас делается на заводе, то, что мы видели с Игорем Сергеевичем в пролетах просторных зданий со стеклянными «фонарями» крыш: электродуговые печи вместо срытых мартенов, манипуляторы, облегчающие труд слесарей, суперфинишные шлифовальные станки, новые компрессоры и газовые коммуникации, порошковую металлургию, ультразвук, контролирующий качество литья, автоматику на испытании дизелей, вычислительный центр… и наконец, удобные бытовки, вентиляцию, цветы на подоконниках и цеховые скверы, — все это плоды и приметы времени.

Сухой пересказ технических новшеств вряд ли заденет некомпетентную душу. Но стоит увидеть стоящих за реконструкцией людей: того же Вячеслава Александровича Бережкова с его жестко прикрытым внешней сдержанностью беспокойством; или вдумчивых творцов новой технологии Бориса Андреевича Стрюкова и Льва Васильевича Турукина; одержимых конструкторской мыслью Юрия Герасимовича Толстого и Гурия Александровича Перышкина, создавших испытательную станцию дизелей; или старейшего ветерана Игоря Александровича Холодилина, у которого в голове сотни архивных строительных схем и новых оригинальных решений по сложнейшей переделке завода, — стоит ощутить их живую творческую мысль, чтобы понять ее главное, магистральное направление: оптимальность и перспектива!

В самом деле, на испытательных стендах, скажем, использованная энергия уже не уходит в воздух, как бывало, а возвращается в заводскую сеть. А ведь четыре часа гонять дизель — это три тысячи киловатт!.. Очистные сооружения — не только найденный вариант многократного использования отработанной воды, но и забота о будущем природы… Собрать всю холодную штамповку в один цех — это централизация с огромной отдачей… Улучшение транспортных связей скажется на четкости цеховых графиков. Наконец, реконструкция означает — не просто поставить новое оборудование, но во многих случаях сделать его самим, нестандартно, приспосабливаясь к нуждам завода.

Иными словами — работать с умом, с загадом на будущее, с той подлинно инженерной смекалкой, когда, конструируя частность, имеешь в виду общее — на долгие годы вперед.

Обо всем этом говорил мне Игорь Сергеевич Кисленко, пока мы ходили по цехам среди жужжащего пламени сварки, грохота отбойных молотков, взламывающих старый асфальт, шума кранов, несущих прогоны новых поточных линий, — среди всего этого кажущегося хаоса, в котором уже проглядывал новый облик предприятия. Игорю он был видней, и люди, с которыми он поминутно здоровался, на ходу решая будничные свои дела, были родные и близкие, и он тут же мне говорил о каждом, ревниво следя за бегавшим по блокноту карандашом — как бы кого не упустить, о каждом сказать доброе слово.

В десятом цехе, в его голубоватой от «фонаря» дали, он долго вздыхал, оттого что не мог показать мне контактно-сварочную машину — дверь отсека была заперта на время обеда, — но зато, обнаружив стальной остов картера, который пойдет на сварку, с присущим ему азартом стал объяснять, как трудно было такую махину сваривать вручную по всем пяти плоскостям — попробуй просунуть внутрь электрод. Сейчас, конечно, нужна иная точность, но зато и прочность какая, без брака. А производительность прыгнула в семьдесят раз! Представляете?

И тут же с торжественными нотками в голосе заметил — машина сделана в содружестве с институтом Патона, а работники завода Филиппов, Энтин и Мартынов стали лауреатами Государственной премии УССР. Сказано было так, будто он сам стал лауреатом. И тотчас что-то записал в свою тетрадь. Может быть, ему пришла мысль об укреплении связи с наукой, для очередной его лекции. А мне вдруг подумалось, что ведь лекции — после работы, а приходит он на завод за час до начала, чтобы обдумать план дня. Когда же возвращается домой? И как часто видит жену и дочь?

— Да вроде бы вижу по вечерам, — засмущался он, пряча тетрадь. — А вот с утра убегаю затемно. Надо день расписать. Иначе все рассыплется. Потому и тетрадь завел.

— Ну и как?

— Порядок.

— Я говорю — как жена?

— А, бунтовала уже. Когда эта карусель кончится?!

— Ну ясно. На личную жизнь времени не остается.

Он взглянул на меня, пожав плечами:

— А это и есть моя личная