— А этому, из «Рейнметалла», какая выгода?

— Ему нужно сбагрить вагон брака, пока не обвинили во вредительстве. Причем сбагрить именно туда, где этот брак не обнаружится.

Цибелиус задумался. Дело стоящее. Самое главное, что он лично ничем не рискует. Никаких бумаг не подписывает…

— Постой, постой, а я-то тебе для чего? Почему ты раньше не провернул это свое гнусное вредительство?

— Тс-с… — приложил палец к губам Шнагель. — Есть одна загвоздка. Мешает один тип.

— Кто такой?

— Наш снабженец. Он на это никогда не пойдет. А без его ведома ничего не сделать.

— И чем, по-твоему, я могу тебе помочь? Арестовать честного человека? А что потом?

— А потом всё просто. Его место займет помощник, с которым не будет никаких проблем.

— У тебя есть на этого снабженца хоть что-то? — Шнагель развел руками. Видя, что он совсем пьян, Цибелиус допил свою кружку и встал.

— Потом поговорим. Смотри не болтай и заруби на носу — если где проколешься на меня не рассчитывай.

Нет, предложение этого пройдохи действительно стоящее, всё более убеждал себя Цибелиус, сидя на другой день в своем кабинете. Сам он ничем не рискует. В случае, если дело с бракованной сталью выплывет наружу, оно тут же попадет к нему вместе с самим Шнагелем. А уж тот, пообщавшись с Хольстером, подпишет любые показания. Кстати, о Хольстере. Из этого обершарфюрера с водянистым взглядом может получиться неплохая преданная собака для особых поручений. Всегда нужно иметь человека для особых поручений. Взять хотя бы того снабженца…

День после отъезда Цибелиуса выдался хлопотным. Сначала несанкционированная радиопередача из района гавани — не на свою частоту залезли моряки. Потом авария в сборочном цехе танкового завода — подозрение на диверсию или саботаж. Затем известие об обнаружении вблизи этого же завода большой кучи хвороста и веток, сложенных якобы для костра. А яркий ночной костер возле оборонного объекта — это, помимо самого сигнала, еще и косвенное доказательство наличия у вражеского резидента радиостанции для согласования действий с противником. А о таких фактах уже требуется докладывать наверх. Вечером текущее совещание с немногочисленным штатом сотрудников, недовольные звонки из Киля и Берлина, требования каких-то новых отчетов и т.д. и т.п.

Следующий день был не лучше, так что до русского руки просто не доходили. «Ничего, — думал Ротманн, — пусть посидит. Если этот русский решил, что ему безоговорочно поверили, то он заблуждается».

Ротманн пытался осмыслить всё сказанное Дворжаком. Версия о сумасшедшем им уже не рассматривалась. Но и поверить в гостя из будущего он по-прежнему не мог. Что его особенно поразило, так это краткий рассказ об окончании войны и послевоенном будущем Германии. Точные даты, четкие, лаконичные фразы, деление на зоны, распад на два государства. Это не только не походило на бред полоумного, но и на осознанную выдумку трезвомыслящего человека. Почему — он не мог объяснить. Возможно, потому, что сказано это было с такой уверенностью, не заученностью, а именно уверенностью, как если бы утверждалось, что черное — это черное, а белое — белое. Во всем облике и поведении говорившего ощущалась эта уверенность. Когда человек рассказывает легенду, он прежде всего знает, что у любой легенды есть рамки. Определенные границы. За пределами этих границ уже нет деталей и подробностей, и заходить туда опасно — придется выдумывать и импровизировать. Но Дворжак держался так, будто был готов часами и днями рассказывать то, что знал о будущем. Он не боялся никаких вопросов, так как был уверен, что его невозможно поймать на незнании или противоречии.

Вечером второго дня позвонил Юлинг. Вернувшись из Гамбурга, он привез несколько бутылок французского коньяка, много консервов и сигарет. Он вкратце сообщил Ротманну о своей поездке и пригласил его после работы к себе в гости. Тот согласился и, не заезжая домой, приехал в небольшой поселок на северо-восточном берегу Фленсбургской бухты, где Юлинг снимал уютный маленький дом на самой окраине.

Еще немного поговорив о результатах командировки, они переключились на Дворжака. Ротманн рассказал о своем ночном разговоре с ним, ошарашив Юлинга новыми подробностями. Они некоторое время совещались о том, что следовало бы сделать дальше, и пришли к решению пока не сообщать об этом ни Цибелиусу, ни кому-либо вообще. В конце концов, никто, кроме них, не знал про эту историю с Роммелем. Шмиц, через которого Юлинг наводил о фельдмаршале справки, пока молчал. Он, конечно, мог уже сообщить куда следует, но они решили, что в этом случае всё же отболтаются. Очень уж невероятно, дескать, было поверить в то, что это не совпадение. Поэтому и решили не докладывать. Проверять же последние данные Дворжака о причастности к заговору еще двух фельдмаршалов они не решились. Слишком опасно.

Раз уж знать об этом не полагалось, то и любые расспросы на эту тему могли навлечь на них большие неприятности.

Покончив со всем этим, они решили расслабиться. Первая бутылка коньяка из раздобытых Юлингом с помощью его хорошего знакомого — гамбургского гауляйтера — была опустошена, и они приступили ко второй. Ротманн сидел в кресле возле ярко пылающего камина, в основном слушал, изредка поддерживая разговор двумя-тремя фразами.

— Кстати, в Киле я встретил старого приятеля, — сказал Юлинг после очередного «прозит», — даже можно сказать — друга детства, с которым мы несколько лет не виделись. Зашел в магазин за спичками, вижу краем глаза, смотрит на меня какой-то тип. И что интересно, как и в последний раз, опять он меня узнал, а я его нет. В шинели, с черной повязкой на глазу, с палкой в руке и «рыцарем» на шее, — так Юлинг называл рыцарскую степень Железного креста. — Смотрит на меня и улыбается. Оказался моим соседом по двору. Мы жили тогда в Берлине в Шенеберге. Правда, давно это было. Еще в детстве.

Юлинг наполнил стаканчики новой порцией коньяка, и они, отсалютовав ими, выпили.

— Так вот, — продолжил он, прикуривая потухшую сигарету, — этот самый Гельмут Форман… хотя, погоди, не Форман, а уже лет десять как Баер… кажется. Да, точно, Баер…

— Что значит «лет десять как Баер»? — не понял Ротманн, не очень вникавший в суть рассказа, но всё же автоматически улавливавший всякие неувязки.

— Ну, он поменял фамилию. Был сначала Форман, а потом стал Баер. — Юлинг всё же изрядно захмелел, и язык его слегка заплетался. — А кстати, знаешь, где мы с ним в последний раз встретились? Ни за что не догадаешься. На башне Вевельсбургского замка! В сороковом.

— Во как!

— Да. В ночь с девятого на десятое ноября! Помнишь, что в такую ночь обычно происходило?

Ротманн вяло сосредоточился и, подумав секунду, сказал, что не помнит.

— Ну, ты что? Это же дата, которую не рекомендуется забывать.

— Дату я помню, а вот что происходило — не очень. — Ротманну не хотелось надолго отвлекаться от каких-то своих собственных дум.

— Ну и ладно, — махнул рукой Юлинг. — Клятву мы там давали. На верность фюреру.