направился к вокзалу. Остановился, будто поправить сапог, — вижу, городовой-то идет, оказывается, позади. Не доходя до вокзала, он меня снова окликнул:

— Постой минутку. Ты что — видно, новичок здесь?

— Да, новичок.

— Что делаешь?

— Работу ищу. Был вот сегодня у агента по вербовке. Велел через неделю прийти.

— А паспорт у тебя есть?

— Имеется, конечно.

— А ну, покажи.

Вручая мне паспорт, «Дед» сказал, что он не поддельный, а настоящий, куплен где-то на Волге у подлинного владельца, пропойцы грузчика родом из Московской губернии. Я, конечно, назубок знал всю «свою» анкету.

Городовой перелистал книжку.

— Значит, пропуска в порт нет… А свидетельство о благонадежности из жандармского управления?

— Нет, — отвечаю, — ничего такого у меня не имеется. Только паспорт. Я и не знал, что у вас тут так полагается.

— Ну, — заявил полицейский с удовольствием, — тогда пожалуйте в участок. — И спрятал мой паспорт.

Неожиданная вежливость городового не сулила ничего приятного.

В участке дежурный отпер большую решетчатую дверь в арестное помещение, и я очутился под замком.

Вот тебе, «Дедушка», и Юрьев день! Хорошенькую нашел я работенку!.. Вот тебе и Бельгия, Петруська, вот тебе и Франция!

Но надежды я не терял. Только бы не подвел паспорт — выпутаюсь!

Вечером полицейский распахнул дверь:

— Пожалуйте на допрос.

Черт возьми, опять эта вежливость! Нехорошая примета! Меня ввели в чистенькую комнату. За столом сидели два армейских офицера: один молодой, в чине поручика, другой пожилой, с седыми холеными усами, весь в орденах и с аксельбантами — подполковник.

«Почему это твоей персоной, брат Петрусь, занялись военные власти?!»

Обычные вопросы. Тон вежливый, но предельно сухой. Я привык, что вначале на допросах следователь ведет себя слишком предупредительно: просит сесть, предлагает папиросу, даже прикурить дает. Здесь ничего подобного. Как стал я напротив стола, так и простоял в течение всего допроса.

Отвечал я бойко, уверенно, даже весело. Смело сочинял себе родственников и рассказывал о них первое, что приходило в голову. Офицеры слушали и записывали с таким видом, что я не мог понять, верят они мне или нет. Наконец «биографическая» часть окончилась.

— Как вы проникли в военный порт? — холодно осведомился седоусый подполковник с аксельбантами.

— Да очень просто, ваше высокородие, на поезде.

— А разве вам неизвестно, что здесь запретная зона и что въезд сюда разрешается только по пропускам?

— Никак нет, не известно.

Тут я первый раз не соврал и подробно рассказал, как было дело в военном порту.

Офицеры переглянулись очень многозначительно. Подполковник сардонически усмехнулся:

— Не думаете ли вы, сударь, что мы простаки? Не понимаем, с кем имеем дело?

— Ну что, ваше высокородие! Конечно, понимаете. Сами видите, парень я простой, мастеровой. Ищу работенки, какая подвернется.

— Ну, хватит, — металл звякнул в баритоне подполковника. — Чем дальше станете запираться, тем вам будет хуже. Мы прекрасно понимаем, что вы шпион.

Вот так да! Я ожидал чего угодно, но такое… Только этого мне не хватало!

— Какой такой шпион?! — воскликнул я.

— Это вас надо спросить, какой. Скорее всего германский, — свистящим шепотом прошелестел поручик.

— Герма-анский?! Да что вы, ваше благородие. Ну, посмотрите на меня, — я расставил руки в стороны и сам оглядел себя, — ну разве шпионы такие бывают?!

— Советую вам на досуге подумать над своим положением, — веско отчеканил подполковник. Он нажал кнопку звонка, — Отвести в камеру.

Совет подполковника был лишним — думал я и без него…

Очутившись снова в камере, я прежде всего кликнул дежурного.

— Поесть-то дадите чего-нибудь?

— Здесь не положено. На ваши деньги — пожалуйста, принесут. У вас их при обыске оказалось шестнадцать рублей.

— Ничего себе порядочки! Тебя посадили, и ты же за это плати!

Но ничего не попишешь. Я попросил, чтобы купили колбасы и хлеба на полтинник.

На следующее утро не успел я приняться за завтрак, как вошел полицейский.

— Скорей управляйтесь. Сейчас вас поведут в крепость.

— В крепость?! — Я не на шутку разволновался. — Почему в крепость?!

— А это вам надо было спрашивать вчера подполковника, что допрос вел.

Вскоре под конвоем двух солдат с винтовками я шагал в Либавскую крепость.

Крепостная тюрьма оказалась угрюмым трехэтажным кирпичным зданием. Она непосредственно замыкала стены крепости и мрачно глядела на внешний мир своими подслеповатыми зарешеченными окнами. Неизбежная процедура приема, и я очутился во втором этаже следственного корпуса, в камере номер шестьдесят четыре…

Потянулись длинные дни. Никуда не вызывали, и меня стали одолевать тревожные раздумья: уж не раскрыли ли, кто я такой на самом деле? Или наводят справки? Если так — плохо мне будет. Придется изучить географию тюрем всей Российской империи — от Балтийского моря до далекой Лены. Вот это будет университет!

Месяц сидения был на исходе, когда меня снова вызвали к знакомому подполковнику.

— Так ты говоришь, искал работу?

Ого, появилось обычное «ты»! Добрый знак!

— Так точно, ваше высокоблагородие.

Подполковник нажал кнопку и приказал вошедшему солдату:

— Свидетеля Никодимова сюда.

В комнату вошел агент по вербовке рабочей силы — тот самый холеный мужчина в инженерской фуражке. Только теперь его нижняя губа была аккуратно подобрана. Он подтвердил, что я действительно просился на работу. То же самое подтвердил и другой свидетель — помощник агента.

— Хорошо. Вы свободны, — отпустил их подполковник. — Ну, вот, молодой человек, счастлив твой бог! Оснований привлекать тебя к военному суду нет. Передаем тебя гражданским властям. Пусть займутся тобою они.

Вот так да!.. Гражданским властям — значит, полиции.

Конвоиры доставили меня в крепостную контору и передали с рук на руки городовым. Меня ждало пересыльное отделение городской тюрьмы…

В одну камеру со мной попали трое студентов-технологов и несколько крестьян, Студенты объяснили, что они уклоняются от призыва и их должны отправить на родину в Москву. Крестьян забрали как беспаспортных бродяг. Они тоже ждали путешествия этапом. Один я не знал, что со мною будет.

Дня через три снова вызвали на допрос. На этот раз мной занялся жандармский ротмистр. Когда я вошел в его кабинет, он перелистывал паспорт. Мой?! Ротмистр положил паспортную книжечку на край стола:

— Тэ-эк-с, юноша… — Почему жандарм назвал меня юношей, я так и не понял — было мне в ту пору под тридцать, и к тому же носил я бороду, которая меня отнюдь не молодила. — Скажи-ка мне… Живы твои родители?

— Да, — наугад ответил я.

— Вот как? — переспросил жандарм, и я понял, что попал впросак.

Я поправился:

— Когда уезжал из дому, были живы.

— Ах, вот как, были живы, когда уезжал? И папаша и мамаша?

— Ну да.

— Тэ-эк-с… Что-то не сходятся твои показания с ответом из волости, — ехидненько взглянул на меня ротмистр. — Вот что, братец, ты уж лучше не морочь