Несколько минут кошмара — Бети понимает, что не найдет дверь в офис Хаддада, потому что села не в тот лифт и не в том здании. Она взрыдывает. Ждет лифт, чтобы вернуться в атриум, бежит через павильон «Сеймур Д. и Вивиан Л. Леви», поворачивает налево, проносится через корпус «Сидни и Силвия Холлоуэй» и оказывается перед группой лифтов, один из которых поднимает ее к помещениям службы безопасности.

Секретари дружно ненавидят Бети Бернстайн. Крупная блондинка из офиса Салмана Хаддада вела себя с Бети невежливо в тот первый раз, когда они пришли за бирками социальных работников и она отправила их к Филлис на третий этаж. Сегодня своим тоном помощница Хаддада дает понять, что по контракту она не обязана информировать Бети о том, что совещание в данный момент проходит в комнате, выделенной для этой цели на восьмом этаже Центра престарелых, да и достойного вознаграждения за передачу подобных сведений она не получает.

Совещание и впрямь уже идет, но участвуют в нем только Бенедикт, Эл Лессер и интерн, присланный доктором Стимсоном с сообщением, что сам он задержится, поскольку занят с пациентом на четвертом этаже, и просит начать без него.

Интерна зовут Тола (она была в числе тех интернов в распахнутых белых халатах и со славными лицами людей, решившихся многие годы упорно овладевать знаниями, которые смеялись, пересекая атриум, где члены «Компендиума» ожидали встречи с доктором Мириам Хаддад). Тола молода и умна, она самозабвенно борется с неэффективной до глупости системой управления больницей. Доктор Стимсон, говорит она Элу и Бенедикту, мыслит традиционно, его кредо: во-что-бы-то-ни-стало-сохранить-жизнь.

— Мир за стенами больницы, — пылко убеждает их юная Тола, и в голосе ее сквозит горечь, — даже не представляет, что те способы, которыми мы продлеваем жизнь пациента хотя бы еще на день, еще на полдня, мало чем отличаются от пыток Абу-Грейба.

Интерны выступили с крайне смелой декларацией (а она может стоить им карьеры), в которой бросили вызов старой гвардии с ее отжившим свой век пониманием клятвы Гиппократа, требовавшего от врача «не причинять вреда». Они собирают подписи под этой декларацией, и Тола принесла с собой экземпляр. Бенедикт и Эл ставят под ней свои подписи и оставляют электронные адреса, чтобы их могли проинформировать о любых действиях, в которых они могут принять участие плечом к плечу с интернами.

Но где все те, кто должен присутствовать на совещании?

Бети уже пробежала несколько кварталов по тротуару и в этот момент входит в Центр престарелых через двойные стеклянные двери. Поднимаясь в шабатнем лифте, она успевает отдышаться и обдумать свое будущее: ей, похоже, ни сидеть во главе стола, ни занимать важное место за каким-нибудь столом уже не придется. На восьмом этаже Бети сталкивается с Бенедиктом и Элом — они выходят из комнаты, отведенной для совещания, но оно не состоится.

— Как же так? — говорит Бенедикт, ему явно неловко. — Я думал, ты была — разве ты не была в палате Джо, когда я сказал ему, что совещание переносится на восьмой этаж?

Джо Бернстайна перевели в палату на четвертом этаже, и он лежит там на больничной койке, его правая рука прибинтована к туловищу. Доктор Стимсон говорит сестре:

— Пусть он сядет, и освободите ему руку.

— Он все время трогает трубку, — говорит сестра.

— Я за этим прослежу.

Сестра поднимает спинку кровати так, чтобы Джо сидел, и освобождает ему руку. Джо тут же тянется к трубке — она растравляет ранку в правом углу рта. Доктор садится на край кровати и берет руку Джо. Он смотрит на больного, тот из-под полузакрытых век смотрит на него.

Доктор говорит:

— Из-за трубки в гортани вы не можете говорить, мы знаем. Это неприятно.

Джо закрывает глаза, потом открывает.

— Вы можете моргнуть, если хотите сказать «да». Скажите «да» еще раз. И не открывайте глаза некоторое время, тогда мы оба будем знать, что вы имели в виду «да».

Джо закрывает глаза и не открывает их, досчитав до двух.

— Хорошо. Отлично. Мы знаем, что вы почувствуете себя гораздо лучше, если мы сможем вынуть дыхательную трубку.

Джо мигает и считает до двух — «да».

— Если я уберу эту трубку, то, возможно — не обязательно, но вполне возможно, — вы не сможете дышать самостоятельно. Вы это понимаете?

Джо ждет. Потом мигает. Он понимает.

— Хорошо. Теперь вы должны уяснить одно: если я извлеку трубку, то уже не смогу вставить ее обратно. Вы понимаете?

Почему Джо не берет паузу, чтобы обдумать услышанное? Он моргает. Он и это понимает.

Доктор держит руку Джо в своей.

— Вы хотите, чтобы я вынул дыхательную трубку? Не торопитесь с ответом.

Джек не торопится. Он думает так долго, что доктор говорит:

— Я задам вопрос иначе, чтобы мы были совершенно уверены в том, что поняли, чего вы хотите, и нет необходимости повторять этот разговор: нам оставить эту трубку? Вы этого желаете?

Джо все еще думает. Век не опускает, не моргает — что было бы естественно, — чтобы увлажнить глазные яблоки, и не закрывает глаз, чтобы, досчитав до двух, сказать «да» и тем самым выбрать жизнь или смерть.

Доктор сидит на краю кровати — руку Джо не отпускает. Он смотрит на пациента. Джо смотрит на доктора.

Люси сидит на застекленной галерее восьмого этажа. Если вас, читатель, уже утомила Люси с ее вечными поисками очков, подумайте, как утомилась она сама: ведь найдя их, она должна все время держать палец в записной книжке и одновременно извлекать мобильник из его норки. А надо еще вынуть очки из футляра, отыскать на телефоне нужную кнопку, нацепить очки на нос, чтобы уточнить номер — она никогда не могла удержать его в памяти, пока набирает, — это ж рук не хватит.

— Кэти? Подумать только! Я даже не надеялась, что ты возьмешь трубку. Звоню, и вот ты на том конце провода! Я хочу прочитать тебе смешной рассказик про смерть.

Кэтрин говорит, что сгорает от желания услышать ее рассказ. И Люси читает ей «Сэди на небесах». Подробный, оригинальный, тщательно сформулированный и в высшей степени лестный отзыв Кэтрин — вот что Люси всю жизнь хотела услышать, но она не верит ему и считает, что так Кэти проявила свою недоброжелательность.

Поскольку на Люси очки для чтения, свое отражение в черной от ночи стеклянной стене видится ей размытым. Столь же размытая сестра вкатывает на галерею кресло с голой размытой Любой; они больше не пытаются заставить ее прикрыться. Они все здесь — свихнувшиеся старики, и все до единого голые. Вот миляга Райнлендер с удлиненными извилистыми членами точно у святого с полотна Эль Греко, если смотреть на него снизу. У голой Энстис — ей за девяносто — тонкие изящные кости, аристократической лепки череп. Вот Самсон, толстый утопленник с ночного пляжа в Гленшоре. Его живот — такие встречаются сплошь и рядом — начинается прямо под сосками. Старик Джек — он плачет — выглядит особенно голым, потому что его огромная темная волосатая голова кажется одетой. Его кресло толкает голая Хоуп, ее седые космы рассыпались по плечам. Одна сестра ведет под руку безучастную Илку, а другая вкатывает Лилли — ее огромное черное тело выпирает из кресла. Сестры Горвиц идут, повернув головы друг к другу, — чем не говорящие профили на старых карикатурах в «Нью-Йоркере», изображавших вечеринку. Вот и на эту вечеринку собрались беспомощные и потерянные — мужчины, каждый при пенисе, женщины, каждая при паре буферов. Люси замечает, что и сама тянется за спину: развязать тесемки халата — одни на шее, другие на талии.