«Танцующая в темноте» Ларса фон Триера куда менее тонко, но безжалостно бьет по тем же самым племенным инстинктам. Фильм рассказывает о судьбе иммигрантки из Чехословакии Сельмы Жесковой, живущей со своим сыном в съемном трейлере в саду у местного полицейского. У Сельмы прогрессирующее глазное заболевание. Она слепнет. Ей известно, что заболевание передалось по наследству ее сыну Джину и, если ему не сделать операцию до тринадцатилетия, он тоже впоследствии ослепнет. Чтобы оплатить операцию, Сельма откладывает деньги, которые получает за опасную работу на металлообрабатывающем заводе. На свой страх и риск она держит развитие своего заболевания в секрете. Однако, когда одна из машин ломается из-за ее ошибки, скрывать проблему становится невозможно. Сельму увольняют. К счастью, ей почти удалось собрать необходимую для операции сумму. Однако полицейский, которому она доверилась, крадет накопленные деньги.

Когда я смотрел «Танцующую в темноте», эта чрезмерно оголенная конфронтация корысти и бескорыстия пробудила во мне эмоции пещерного человека, да так, что я счел бы за счастье забить этого полицейского до смерти, окажись я по ту сторону экрана. И вновь мое отчаянное желание поспособствовать наказанию было отнюдь не случайно. Ровно в той же степени, в которой нашему мозгу-рассказчику присуще возвышать поведение, подчиненное интересам общества, мы по своему устройству обожаем наблюдать за тем, как антисоциальные действия влекут за собой возмездие племени. Эти животные инстинкты свойственны и детям. Героем еще одного кукольного представления, поставленного психологами, была марионетка, пытавшаяся украсть что-то из коробки[229]. Другая марионетка помогала ей открыть коробку, но третья кукла – карательница – прыгала на крышку и захлопывала ее, тем самым наказывая злодеек. Даже восьмимесячные малыши предпочитали играть с третьей куклой. Сканирование мозга демонстрирует, что одно лишь предвкушение наказания за эгоистические поступки приносит нам удовольствие[230].

Такое «альтруистическое наказание» провинившихся соплеменников является одним из видов так называемого затратного сигнализирования[231]. «Затратного», поскольку его сложно осуществить и сфальсифицировать, а «сигнализирования», потому что его основное назначение – повлиять на мнение остальные членов племени о провинившихся. «Именно герои и героини повествования являются теми, кто несет затраты, защищая невинных и наказывая отступников, – утверждает профессор английской литературы Уильям Флеш. – Поскольку это затратно, а вынести такие затраты под силу только героям, осуществление альтруистического наказания является типичной чертой героев»[232]. Герои архетипических историй бескорыстно посылают затратные сигналы окружающим. Подвергая свою жизнь опасности, они убивают драконов, взрывают Звезды Смерти и спасают евреев от нацистов. Их подвиги утоляют наше моральное осуждение, которое издревле является основой сторителлинга.

Во многих успешных историях моральное осуждение вызывают уже самые первые сцены. Наблюдать за тем, как с самоотверженным героем обращаются несправедливо, – чарующий наркотик для племенного разума. Мы не можем не сопереживать такому персонажу.

Все это показывает, почему основополагающим стимулом наших фильмов, романов, журналистики и драматургии является главный вопрос. Будь протагонист, захвативший наше внимание, Лоуренсом Аравийским или циничным папашей, вокруг которого ходят школьные пересуды, все, что мы в конечном счете хотим знать, это ответ на вопрос: кто такой этот человек на самом деле? Удивительное открытие, которое мы совершили, отправившись в далекое путешествие в прошлое, на зарю эволюции, заключается в том, что все истории по своей сути являются сплетнями.

3.7. Битва за статус

Список первобытных социальных эмоций, благодаря которым сторителлинг приносит нам удовольствие, не ограничивается моральным осуждением. Специалисты в области эволюционной психологии утверждают, что мы стремимся к двум вещам[233]: сходиться с другими людьми для того, чтобы понравиться им и не прослыть эгоистичными членами племени, и при этом стараться обходить их во всем, чтобы занять доминирующее положение. Людям свойственно устанавливать связи и доминировать. Само собой, эти импульсы зачастую несовместимы. Стремление поладить с другими людьми и одновременно главенствовать над ними? Звучит как бесчестный, лицемерный и предательский подход, нечто в духе макиавеллизма. Этот конфликт лежит в основе человеческого существования и рассказываемых нами историй о нем.

Доминирование над другими приносит определенный статус, стремление к которому свойственно всем людям[234]. Психолог Брайан Бойд пишет, что «люди по своей природе неистово стремятся к статусу: все мы неустанно, а порой и неосознанно предпринимаем попытки впечатлить свое окружение и тем самым улучшить свою репутацию, равно как и оцениваем положение остальных»[235]. И мы действительно нуждаемся в этом. Согласно исследованиям, «субъективная оценка благополучия человека, его самоуважение, физическое и психическое здоровье, по-видимому, зависят от статуса, присваемого ему остальными»[236]. Для того чтобы управлять своим статусом, люди «участвуют в различной целенаправленной деятельности». Эта неутолимая жажда повысить статус лежит в основе самых благородных намерений и стремлений в нашей жизни.

Люди почти что одержимы своим и чужим статусом. В ходе исследования сплетен, циркулирующих в современных племенах охотников и собирателей, выяснилось, что, равно как и в историях, которыми забиты наши газеты, в них преобладает тематика нарушения этических правил людьми высокого положения[237]. И действительно, наша озабоченность этой проблемой уходит корнями в далекое животное прошлое. Даже сверчки ведут учет своим победам[238] и поражениям в сражениях с другими сверчками. Исследователи птичьей коммуникации выявили удивительный факт, что вороны с интересом слушают сплетни о других стаях, причем особенное внимание уделяют тем, что посвящены изменению статуса отдельных птиц[239].

Таким образом, многие животные одержимы идеей статуса не меньше, чем люди, однако наш особый интерес вызван тем, что иерархия человеческого общества не статична. В этом с нами схожи шимпанзе и бонобо, ближайшие родственники человека. Из этой близости можно заключить, что любые наши общие привычки скорее всего берут начало от одного предка, от которого пять-семь миллионов лет назад разошлись наши эволюционные пути. Альфа-самцы шимпанзе проводят в этом статусе от четырех до пяти лет[240]. Статус имеет существенное значение (в числе преимуществ – лучшее питание, возможности размножения и выбор безопасного места для ночлега[241]), и поскольку статус каждого члена группы непрерывно изменяется, эта одержимость носит практически постоянный характер. Переменчивость статуса лежит в основе драмы человеческой жизни: она приводит в движение сюжеты о верности и предательстве, амбициях и отчаянии, счастливой и несчастной любви, заговорах и интригах, страхах, убийствах и войнах.

Политика в обществе шимпанзе – как и в нашем – строится на интригах и на союзах. В отличие от многих других животных, шимпанзе не достаточно драться и кусаться, чтобы достичь ведущего положения в своем обществе – им также приходится вступать в коалиции. Оказавшись на вершине, шимпанзе нужно