– Ты комиссионер, что ли? Пластилин в Тартарезакончился – стали вас из шоколада шлепать?

Такта в нем было, как у танка, который едет по трупам.Ромасюсик от обиды перестал вертеться и подозревать неизвестное смертоносноеоружие в выбивалке для ковров.

– Я не комиссионер! Я человек! – сказал он.

Улита печально посмотрела на «человека» и посоветовала непопадаться ей на узенькой дорожке, когда будет не с чем пить чай.

Ромасюсик исторг вздох. Из его нутра дохнуло той горячейволной, какая бывает от свежеиспеченного именинного пирога. Улита не выдержалаискушения. Она шагнула к шоколадному юноше и попыталась оторвать зефирное ухо.Арей многозначительно крякнул, и ведьма вовремя вспомнила, что худеет.

– Подумаешь, одно ухо. Что, жалко? – проворчалаУлита, отворачиваясь, чтобы не искушать себя.

Ромасюсик благодарно уставился на мечника.

– Я так вам признателен! Вы спасли меня! Простите, чтоя доставляю вам столько хлопот… Конечно, этого говорить не стоит, я вас едвазнаю, но я так люблю вас! Так люблю! Вы мне почти как отец! – произнес онпрерывающимся голосом.

На его мармеладные глаза навернулись газированные слезы.

Арей с сомнением покосился на Ромасюсика и посоветовал неслишком набиваться в родственники. Но Ромасюсик и не набивался.

– О, не обращайте внимания! Я знаю, что иногда бываюсмешон! Но что я могу поделать? Я маленький парусник, который качает на волнахв океане эмоций! – пояснил он.

– И ты всегда был таким… э-э-э… парусником? –осторожно спросил Меф.

Ромасюсик закивал.

– Да, брутальный мальчик! Я всегда был эмоциональный! Встаром теле даже еще больше.

– А что с твоим старым телом? – спросил Меф,размышляя, стоит ли отрывать Ромасюсику голову за «брутального мальчика».

– Оно утонуло в Лете. Это тело такое же, как прежнее,только из шоколада! – пояснил Ромасюсик.

– Никогда не слышала, чтобы мертвецам выдавалишоколадные тела, – влезла Улита.

– Я не мертвец! – обиделся Ромасюсик. – ВЛете нельзя утонуть, потому что там нет живых, а я был живой. То есть выпонимаете, что я хочу сказать? Получился логический казус. Канцелярия мракадолго вела обо мне переписку!

Шоколадный юноша оживился, завертелся и снова попыталсячто-то схватить, но Меф напомнил ему о необходимости держать руки в карманах.Про себя Буслаев позавидовал человеку, которого способны приводить в такойвосторг собственные несчастья.

– А как ты вообще оказался в Тартаре? – спросилон.

– Фантастично, да? Моя бабушка – то есть мама моеймамы, была помешанная. Сумасшедшая, я хочу сказать. То есть не очень дружила сголовой.

«Мне известно, кто такие сумасшедшие», – хотел сказатьМеф, но передумал. Едва ли это могло победить страсть Ромасюсика всеразжевывать.

– Когда мне было одиннадцать – ну вы понимаете,одиннадцать не чего-то, а лет! – бабушка однажды встала очень рано иповела меня на крышу. Сказала, что надо идти тихо, не будить родителей и чтоона хочет мне кое-что показать. У нее откуда-то был ключ от чердака. На крыше яиспугался высоты (все-таки двадцать четыре этажа, понимаете!), закричал,вцепился в ограждение, но она укусила мне руку… Вообразите, прямо зубами! Потомсхватила меня и прыгнула. Вниз, я хочу сказать.

– Да уж не вверх, – пробормотала Улита.

Жалость у нее часто облекалась в легкую агрессию. Шоколадныйюноша посмотрел на ведьму без укора. Настроен он был всепрощающе.

– Бабушка летела и хохотала. Это было так страшно, чтоя описался… – очень радостно сказал Ромасюсик.

– Надо думать, – процедила Улита.

– И тут я вдруг увидел мое одеяло. Оно висело наверевке. Ну его повесили на балкон, чтобы оно высохло. Когда я увидел одеяло,мне ужасно захотелось оказаться на балконе. Я поклялся, что готов сделать все,что угодно. Тут меня что-то кольнуло в грудь, и я – чик! – уже на балконе.Все произошло очень быстро, в две секунды, это я только рассказываю долго,понимаете? А бабушка… ну, в общем, она смяла крышу у одной машины и застряла.Уже мертвая, понимаете? Хозяин машины потом приходил и требовал с родителейденег, но ему ничего не дали… Смешно, да? – Ромасюсик подпрыгнул отвосторга.

– Брутальный факт! – сказал Меф.

Даф посмотрела на него так строго, что он прикусил язык.

– На балконе я стал кричать. Разбил стекло. Порезался.Проснулись родители. Они не верили, что бабушка прыгнула со мной. Только одногоне могли объяснить. Как я очутился на закрытом балконе. В конце концов решили,что меня там заперла бабушка, потому что я пытался увязаться за ней.

Дафне стало не по себе. Особенно пугало ее то, каклегкомысленно звучал голос Ромасюсика. Шоколадный юноша облизывал губы,закатывал мармеладные глазки, вертелся и явно получал удовольствие, рассказываяо самых страшных моментах своей жизни.

– А потом… потом… – начал Ромасюсик.

– А потом они пришли получать долг? – безудивления перебил Арей.

Ромасюсик шмыгнул носом, но не особо горестно. В носу у негочто-то булькнуло. «Сироп? Горячий шоколад?» – невольно прикинул Меф.

– Да. Когда мне исполнилось четырнадцать, за мнойявились два стража. Представляете? Целых два!

– Представляем, – сухо подтвердил Арей.

– Я не хотел с ними идти, но они и не спрашивали.Сказали, что моя жизнь принадлежит им. Показали фото, на котором я вместе сбабушкой торчу в машине. Еще они привели какую-то фантастическую бомжиху,которая все подтвердила, хотя вначале была не в духе и долго ругалась настражей. Бомжиха сказала, что у нее разна… разно… ведомость какая-то.

– Разнарядка, – охотно подсказала Улита. –Аида Плаховна Мамзелькина будет тронута, когда узнает, как о ней отозвались.

– Стражи перенесли меня в длинный одноэтажный каменныйдом прямо на берегу Леты. В окно видно, как Харон загружает ладью. Не оченьвежливо он это делает. На берегу всегда молчаливая, мрачная очередь. Никто непытается пролезть вперед. Стражи мрака следят, чтобы ладья всегда былазагружена до отказа.

Меф вопросительно взглянул на Арея.

– Нижние Миры – двери в Тартар, – вполголосапояснил мечник.

Ромасюсик заерзал.