жизни, о людях, окружавших её? Ровным счётом ничего. Кроме разве что того, что на днях она поссорилась – и, как оказалось, рассталась – со своим парнем. Это, конечно, было важно для него, но явно недостаточно, чтобы составить сколько-нибудь ясное представление о ней. Она оставалась для него загадкой, чистым белым листом, на котором он мечтал написать своё имя, запечатлеть свой образ, оставить свой след.

И вдруг такое беззастенчивое, ошеломляющее предложение, которое он менее всего ожидал от неё! Которое ошарашило его, обожгло, как удар хлыста, поставило в тупик. Что это, глупая шутка, розыгрыш? А может быть, своего рода проверка? Как он поведёт себя в подобной ситуации, поддастся ли на провокацию? А если поведётся, она даст задний ход и поднимет его на смех. Своеобразная и довольно суровая женская месть за то, что они, непрошенные и нежеланные, вторглись на облюбованный незнакомками берег, нарушили их покой да ко всему прочему увидели их голыми.

Он, однако, тут же отбросил эти несуразные предположения, молнией пронёсшиеся в его взбудораженном мозгу. Нет, очевидно, она и не собиралась подшучивать над ним или провоцировать его, чтобы потом высмеять. Ей это ни к чему. Она не такая. Она выше этого. Она действительно предлагает ему себя! Открыто, без малейшего стеснения, будто говоря о чём-то обычном, стандартном, само собой разумеющемся. Спокойно глядя на него своими глубокими ясными глазами, которые, как ему порой казалось, он где-то уже видел, только при совсем других обстоятельствах, даже как будто и не наяву. Но он никак не мог вспомнить, где именно…

Кто же она такая, в конце концов? Неужели она в самом деле из числа тех девиц, что готовы отдаться первому встречному-поперечному, лишь бы испытать острые ощущения и потешить свою разгульную душеньку? Он не хотел верить в это. Это было слишком тяжело, нестерпимо. Это нанесло бы его чувству такой удар, который оно, скорее всего, не вынесло бы. Это означало бы конец его любви, ставшей уже просто необходимой ему, словно питавшей его, делавшей его жизнь красочной, захватывающей, исполненной неведомых ему до той поры смыслов, делавшей каждый её миг ярким и незабываемым и сулившей впереди что-то ещё более волнующее, потрясающее, неописуемо прекрасное…

Она меж тем, ничего не зная об этих его далеко зашедших хаотичных размышлениях, но ясно видя отражавшуюся на его лице внутреннюю борьбу, надула губы и с капризной интонацией протянула:

– И-и? Чего мы ждём? Кто-то, кажется, уверял недавно, что любит меня. Что-то незаметно.

Андрей выдохнул, смущённо переступил с ноги на ногу и, не в силах выдержать её колючий, пронизывающий взор, в котором ему чудились насмешка и уничижение, потупил глаза.

– Вот те раз! – опять раздался её певучий, подрагивавший от подавленного смеха голос. – Ты разочаровываешь меня. Неужели я ошиблась? Я подумала с первого взгляда, что ты парень не промах и своего не упустишь… Вон как твой друг. Он, в отличие от тебя, даром времени не теряет.

Андрей, давно уже переставший слышать немолчный до этого говор приятеля и щебетанье и смешки его новоявленных подружек, но, всецело занятый собой и своей собеседницей, не обративший на это внимания, покосился в их сторону и расширил глаза от удивления. Димон и две красотки, которых он так настойчиво и искусно обхаживал и развлекал – и что, по всей видимости, произвело нужный эффект, – действительно не тратили времени впустую. От слов они перешли к делу. Все трое были без малейших признаков одежды, стояли тесно прижавшись друг к другу, образовав точно одно целое, почти слившись воедино, и находились в непрестанном, как бы волнообразном движении, совершая медленные, плавные, как будто ленивые жесты, в которых очевидно читалось едва сдерживаемое желание, готовое в любой момент выплеснуться наружу. И, судя по всему, этот момент был уже очень не далёк…

– Ну, как тебе? – донёсся до него, на этот раз словно издалека, томный, журчащий, по-прежнему немного насмешливый Олин голос. – По-моему, чудесно. Просто заглядение!.. Жизнь слишком коротка, чтобы расточать время попусту, на всякие глупости, которыми мы обычно занимаемся… Ты даже представить себе не можешь, как она может быть коротка и как неожиданно и нелепо может оборваться! – произнесла она после короткой паузы с внезапным надрывом, почти рыданием в голосе.

Но, видимо тут же овладев собой и вернувшись к прежнему шаловливому, фривольному тону, более соответствовавшему ситуации, она мягко коснулась его рукой и вполголоса, с придыханием проговорила:

– Ну, а я тебе как?

Он обернулся к ней – и обомлел. Его обдало жаром. Она, как и её подруги, занятые Димоном, была совершенно обнажена. Он даже не заметил, как она успела скинуть с себя купальник, – он будто сам собой исчез с неё.

Андрей в неизъяснимом смятении отступил на шаг, не отрывая от неё округлившихся немигающих глаз и окидывая с головы до ног. Но, несмотря на этот пристальный, казалось, замечавший всё до последней мелочи взгляд, в действительности он видел её в этот миг не очень ясно, как в тумане. По какой-то не вполне понятной ему причине – то ли от волнения, то ли от возбуждения, владевшего им в продолжение всего разговора с нею и многократно усилившегося после того, как он опять, на этот раз вблизи, увидел её нагой, то ли ещё от чего-то – у него не было ни желания, ни сил разбираться сейчас в этом, – как бы то ни было, его широко раскрытые глаза будто заволоклись дымкой, что мешало ему разглядеть то, что он, наверное, совсем не прочь был бы разглядеть поподробнее. Она виделась ему в самых общих чертах, без всяких подробностей, как хрупкий пленительный сон, завлекающий и кружащий голову чудными пьянящими видениями, готовыми, однако, рассеяться в любую секунду. Её стройное грациозное тело, озарённое косыми закатными лучами и словно отливавшее золотом, мерцало и переливалось перед его изумлённым и заворожённым взором, маня, дразня, тая в себе что-то невообразимо, непередаваемо прекрасное и чарующее. Но в то же время, – и он, невзирая на буквально захлёстывавшие его волны обожания и восторга, не мог не отметить и этого, – как будто настораживая и пугая какой-то неведомой опасностью, скрытой угрозой, пока что незримой, затаившейся, только предполагаемой им, возможно и не существующей вовсе, но при этом явно ощущавшейся им, точно жалившей его своим невидимым, острым, как игла, жалом.

Ещё немного погодя у него кругом пошла голова. Кровь прихлынула к сердцу. В глазах окончательно помутилось. Он пошатнулся, попятился назад, взмахнул руками, пытаясь сохранить равновесие.

Но не сохранил. Земля ушла у