А потом Педро тайно привез ей письмо от мужа, предложившего выбор: или он и семья, или Борджиа. Если бы он просто позвал в Пезаро ради сохранения брака, Лукреция уехала бы, но Джованни требовал прилюдно отказаться от семьи, от имени Борджиа! И ничего не обещал взамен. Лукреция выбрала семью и сейчас думала о том, что таким образом перечеркнула саму возможность семьи для еще не родившегося малыша. Его заберут сразу после рождения и отдадут на воспитание чужим людям, причем, зная отца и брата, Лукреция понимала, что ей не скажут, кому именно.

Но вернуться в Пезаро означало бы бедность (Папа никогда не простил бы отказ дочери от его имени), невнимание мужа, снова одиночество. Приезд жены в Пезаро и ее публичное заявление нужно Джованни Сфорца только для самоутверждения, сама жена ему не очень нужна. Чем больше Лукреция об этом думала, тем ясней понимала, что поступила правильно. С Джованни у нее не было будущего, любовь так и не родилась ни с ее, ни с его стороны. Жить с нелюбимым и нелюбящим супругом далеко от дорогих ей людей для Лукреции смерти подобно.

Значит, развод, значит, завтра она должна твердо произнести речь, заготовленную Чезаре, и смотреть в глаза кардиналам твердо и решительно.

Утром под глазами Лукреции легли синие круги, и без того тонкая кожа стала совсем прозрачной. Чезаре заглянул в лицо сестре:

– Ты в состоянии ехать и говорить там?

– Да.

Она молчала все время, пока ехали, молчала, пока шли коридорами Ватикана, молча сделала знак, что с ней все в порядке, когда он перед дверью еще раз поинтересовался ее самочувствием.

И вот перед смущенными кардиналами предстала худенькая, бледная девочка, правда, одетая в платье из красного бархата, щедро расшитое золотом с большими оборками. Платье явно велико, но это выглядело так, словно Лукреция сильно похудела. Кардиналы старались не смотреть на бедную девушку, совестно разглядывать ту, что так страдает.

Нежный облик, бледное, совсем юное лицо, детское выражение обиды на нем, как этим умудренным жизнью людям было жалко тоненькую девочку, как хотелось защитить ее. Многие прекрасно помнили совершенно неприличное поведение ее супруга в первые дни после свадьбы. Тогда никто не мог понять, почему этот мужлан не желает замечать почти умоляющего взгляда своей юной жены.

Ребенок сильно толкнулся внутри, у Лукреции даже закружилась голова, перехватило дыхание. Показалось, что вот-вот родит. Она постаралась дышать глубже и успокоиться. Тихо, мой хороший, тихо, потерпи немного, мысленно уговаривала она свое дитя. Ей стало до боли жалко себя и не родившегося ребенка. Джованни знал о том, что она беременна, но не поверил или не захотел поверить. Значит, они не нужны графу Пезаро?

Вдруг она вскинула головку: ну что ж, если они не нужны, то и его жалеть нечего. В голубых глазах блеснули слезинки.

Чезаре пришел в ужас, услышав первые слова ее речи. Нет, Лукреция послушно выучила все, что он написал, но говорить стала от души и… почему-то на латыни. Строгие слова из уст юной дочери понтифика, которая казалась совсем девочкой, тяжелое бархатное платье, заметно большего, чем нужно, размера, только подчеркивавшее ее хрупкость, припухшие, видимо, от слез веки, синие вены, просвечивающие сквозь тонкую кожу, золотистые волосы и полные слез голубые глаза – разве можно было не поверить в такую невинность?

Лукреция молила дать ей возможность найти другого мужа, с которым она могла бы найти женское счастье, родить детей и быть прекрасной матерью. Эти слова юная женщина произносила от души, ей действительно хотелось удачно выйти замуж и быть хорошей матерью. В ее голосе была искренняя горечь, горечь из-за того, что она не сможет сама тетешкать ребенка, бьющегося внутри ее, что не сможет протянуть его, только родившегося, отцу, подарить малышу свою любовь и любовь своих родных.

Может, поэтому ее голос звучал особенно проникновенно, настолько, что пожилые кардиналы не раз смахнули слезинки из глаз и горестно вздохнули. Лукрецию не стали долго мучить, переспросили, действительно ли она так желает развода. В этот последний миг она вынуждена была собрать все свое мужество, но не потому, что сомневалась, а потому, что дитя толкнулось особенно сильно.

Голубые глаза глянули прямо и твердо:

– Да.

Ее объявили девственницей и потребовали от Джованни Сфорца признать это.

И все же состояние Лукреции не укрылось кое от кого из молодых кардиналов. Сама она укрылась в монастыре Сан Систо, а по Риму пополз слух о ее беременности.

Тусклое утро с моросившим дождиком было сродни настроению людей. Кардиналы и епископы, собравшиеся во дворце Пезаро на заседание, меньше всего хотели бы на нем присутствовать, но отказаться значило бы поставить под угрозу не только свое положение, но и саму жизнь. Нет уж, пусть этот глупый Джованни Сфорца расплачивается сам, если не сумел обрюхатить супругу за время брака. Богословов даже зло брало на нелепого родственника Лодовико Моро, нечего сваливать на неспособность Лукреции родить ребенка, сумел же ее обрюхатить кто-то другой?

Настроение было мерзким не только от понимания, что они должны засвидетельствовать несправедливость, но и от того, что каждый чувствовал себя дураком, потому что в угоду Папе называл черное белым и наоборот.

Джованни Сфорца должен подписать документ, присланный Асканио Сфорца, в этом документе была мерзкая фраза, что Лукреция даже в браке с графом Пезаро осталась «virgo intacta» (девственницей). Это фактически означало признание Джованни импотентом, потому что спать в одной постели с красивой молодой женщиной, к тому же обладая правами супруга, и не тронуть ее нормальный мужчина просто не мог.

Сам граф Пезаро вошел в помещение быстрым шагом, мрачный и поникший, приветствовал всех, ни на кого отдельно не глядя, и, не дожидаясь вопросов, произнес фразу, заготовленную для него Лодовико Моро. Дядя несчастного постарался, он составил короткую речь Джованни так, чтобы она была как можно менее оскорбительной для самого графа и давала как можно больше свободы действиям его мучителей.

– Я не осмелюсь противоречить Его Святейшеству, если он настаивает на своей правоте. Пусть поступает так, как считает нужным.

Священники были благодарны Сфорца за этот поступок, потому что разбираться в его отношениях с супругой с опасностью для собственной жизни не хотелось никому.

– Вы должны подписать вот этот документ…

– Да, конечно.

Граф Пезаро быстро поставил свою подпись в углу присланной бумаги, снова коротко и ни на кого не глядя поклонился и быстро вышел. Священники вздохнули с облегчением – желание Папы выполнено.

Следом за племянником из кабинета вышел и Лодовико Сфорца, он догнал несчастного Джованни и тихо посоветовал:

– А теперь женись и как можно скорее рожай ребенка. Другого выхода нет.

Тот снова коротко кивнул.

А Лукреция в это время коротала последние дни перед рождением ребенка в монастыре Сан Систо.