В общем, чтобы рассчитаться с банком и избежать суда, мужу пришлось продать свое дело. Это было очень сильным ударом для него. Не говоря уже о том, что прахом пошел весь титанический труд, само материальное положение нашей семьи находилось под угрозой. Ведь муж вложил в дело все свои деньги!

В общем, первое время после всех этих событий мы существовали словно в каком-то чаду. Сейчас я думаю, что именно тогда здоровье мужа дало первый сбой, но в тот момент, конечно, нам было не до этого. Требовалось как-то по-новому устраивать свою жизнь, но не осталось уже ни желания, ни сил.

Чтобы совсем не пойти по миру и как-то обеспечить себя на первое время, мы продали несколько картин из коллекции. Многочисленные друзья и знакомые, от которых проходу не было, когда муж был на высоте, все в одночасье куда-то исчезли, и к кому бы мы ни обратились за помощью, каждый находил благовидный предлог, чтобы отказать. Конечно, это тоже не могло пройти бесследно и очень влияло на самочувствие мужа.

Но, как известно, ничто не длится вечно. Постепенно все утряслось, жизнь как-то устроилась, хотя стала и не такой, как раньше, но все-таки… Но едва только нормализовалась жизненная обстановка, как оказалось, что нас подстерегают новые несчастья. Я еще раньше замечала, что муж время от времени чувствует себя плохо, но на все мои расспросы он отвечал, что это пустяки, пройдет. Но однажды приступ был таким сильным, что пришлось вызывать «Скорую». Его отвезли в больницу, и очень скоро выяснилось, что сбылись мои худшие опасения…

— Почка?

— Да. Из-за этих последних событий муж долгое время испытывал постоянный стресс, и, видимо, в конце концов организм не выдержал. А ведь известно: где тонко, там и рвется. Оставшаяся почка перестала справляться со своими функциями.

Еще около двух лет муж пытался лечиться, постоянно наблюдался у врачей, но потом они сказали, что, если так будет продолжаться дальше, долго он не протянет. Требовалась пересадка. Конечно, я не стала говорить мужу, что предупреждала его, я понимала, что он чувствует. Но положение было отчаянным. К тому времени подобные операции проводились уже достаточно массово, да и с донорскими органами не было таких уж неразрешимых проблем… Но очередь за этими органами была огромной. Нас записали в эту очередь, и опять пришлось ждать.

И вот, совсем недавно, нам сообщили, что мы можем твердо рассчитывать на операцию, но, когда назвали ее стоимость, я поняла, что об этом нечего и думать. Чтобы как-то существовать все это время, помогать детям, оплачивать лечение, нам приходилось постепенно распродавать коллекцию мужа. Ведь теперь он получает только пенсию, а она совсем маленькая. Наиболее ценные экземпляры коллекции давно проданы, а того, что осталось, не хватит, чтобы выручить и половину нужной суммы. Правда, у нас еще остался тот самый злополучный рисунок Рембрандта, из-за которого все это и произошло, но, едва только я заикнулась о том, чтобы продать его, муж так закричал на меня, что больше повторять свое предложение я не решилась.

— Но если вы правы и опасность угрожает самой жизни вашего мужа, неужели даже в такой ситуации он не решится продать этот рисунок? Неужели он ценит его дороже, чем свою жизнь?

— Ах, все это я говорила ему… Но что я могу поделать? Он не разрешает мне продавать рисунок и, как только я пытаюсь завести об этом речь, сразу срывается на крик, а ведь он всегда хорошо обращался со мной. За всю совместную жизнь мы почти не ругались. Даже в тот тяжелый период… Правда, одно время мне казалось, что он нашел какой-то источник финансирования. Конкретно он ничего не говорил, но по его поведению, по тому, как он настраивался, готовился к операции, я поняла, что он рассчитывает откуда-то получить сумму, необходимую для ее оплаты. Но, к сожалению, все эти надежды оказались тщетными. В один прекрасный день он пришел с процедур и сказал, что, поскольку мы не смогли найти деньги на операцию, а донорские органы не могут ждать вечно, почка, которая предназначалась моему мужу, была отдана другому больному. Он был в ужасном состоянии, и я даже не стала ни о чем больше спрашивать. Еще некоторое время он ходил на процедуры, много гулял… Врачи рекомендовали ему чаще бывать на воздухе, и он возвращался с прогулок иногда довольно поздно. Мне даже казалось, что он использует их как предлог пореже бывать дома. Очень тяжело было нам… А потом снова случился приступ. И вот теперь он в больнице, ему делают процедуры, но, в сущности, все это бесполезно, потому что без пересадки нет никакой надежды…

Моя собеседница не выдержала и снова заплакала.

* * *

История, которую я только что выслушала, совсем в новом свете представляла это дело. Требовалось все хорошенько обдумать и сопоставить данные, уже имеющиеся у меня, с информацией, которую я получила от жены Новоселова.

Я понимала, что мне сейчас очень не помешало бы узнать, в какой больнице лежит Новоселов, но я решила не беспокоить расстроенную женщину своей назойливостью. Представив себе чувства, которые она сейчас должна испытывать, я почла за лучшее извиниться и как можно быстрее распрощаться.

В конце концов, думаю, не так уж много в нашем городе больниц, где лежат пациенты, ожидающие пересадки почки. Сумею найти и сама. Тем более что все данные интересующего меня человека известны. Гораздо важнее сейчас было определить, в какой степени этот человек может интересовать меня и стоит ли мне вообще его беспокоить.

Выйдя от жены Новоселова, я села в машину и поехала домой.

Итак, догадки мои оказались верны, и Шульцман действительно расплатился со своим донором не деньгами, а картиной, украденной из музея. Точнее, рисунком. Впрочем, думаю, по стоимости этот рисунок любой картине фору даст. Хотя, с другой стороны, если речь идет о жизни и смерти… Почему бы Новоселову не поступить, к примеру, так же, как в свое время поступил Шульцман? Один раз этот рисунок уже обменяли на почку, ничто не мешает сделать это еще раз.

Но Новоселову, очевидно, что-то помешало. Что же? То, что он слишком дорожил этим рисунком? Больше, чем своей жизнью? Не знаю, не знаю…

Конечно, проще всего было бы спросить об этом самого Новоселова, но пока я еще не решила, стоит ли мне вообще ехать к нему. Из того, что рассказала мне его жена, следовало, что этот человек находится на грани жизни и смерти и прекрасно осведомлен об этом. В такой момент обращаться к нему со своим праздным любопытством… это было бы настоящее свинство.

Нет, к Новоселову я поеду только в том случае, если пойму, что для этого действительно есть серьезная причина. А такая причина может быть только одна: его возможная причастность к убийству Шульцмана.

Следовательно, моя главная задача сейчас — постараться определить, мог ли у Новоселова быть мотив для такой причастности.

* * *

Поднявшись в свою квартиру, я приготовила кофе, закурила и приступила к обдумыванию ситуации уже более серьезно и основательно.

Итак, мог ли иметь Новоселов претензии к Шульцману? С одной стороны, в общем-то, мог. Ведь это именно Шульцман склонил его сделать операцию, которая сейчас обернулась такими трагическими последствиями.