Интересно следить за тем как твои собственные руки вставляют жёлтый патрон в гнездо, закрывают крышечку барабана. Потом надо прокрутить барабан, и чур не подглядывать. В окне видно, как возле конторы стоит корова, пережевывает жвачку и ни о чём не думает. Я тоже ни о чём не думал, просто щёлкнул, приставив револьвер к своей голове.

Вышло, что с вероятностью один к семи я необходим для дальнейшей жизни. Поэтому не нужно постоянно загружать себя всякими глупыми мыслями, а нужно спокойно идти в сторону Ташту-Коля, двигать лыжами, шевелить потрескавшимися губами, одним словом — держаться.

Мы с Чарльзом сидим с пивом на деревянной скамеечке прямо возле входа на станцию «Университет». Я в отпуске, но у меня уже лежит в кармане билет до Бийска — через неделю поеду. За три недели город утомил меня, а может быть, не город утомил, а безделье.

Чарльз по старой своей привычке закидывает ногу на ногу по-американски. У него при этом становится очень независимый вид.

— Мне нравится так сидеть и смотреть на людей, которые проходят. Они все такие разные. Это, может быть, даже интереснее, чем кино. Я говорил тебе, что пишу книгу? И вот, я хочу, чтобы там были разные люди. Понимаешь?

— Да.

— Но у меня это не получается. Хотя это не так. В Германии я вижу одни люди, в России — другие. И ещё за эти года, пока я знаю, люди очень изменились в России, стала другая одежда и прочее. Я вижу это, но в книге они как-то одинаковые.

— Наверное, ты, Чарли, слишком хороший писатель и видишь людей насквозь. Поэтому и одинаковые. Прислал бы хоть почитать.

— О, это обязательно. Но ты шутишь, что я хороший писатель. Совсем нет.

Интересно, дописал ли свою книжку диссидент Сюй, или у него тоже не получается?

— Чарли, а я переменился, как тебе кажется?

— Нет. Нет, ха-ха, ты такой же славный парень, как и был. Только лучше одет. Раньше девушки на тебя меньше смотрели, теперь они меньше смотрят на меня.

— Значит, теперь я больше на иностранца похож, да? — я тоже закидываю ногу по-американски, как Чарльз. Но так я чувствую себя неуютно. Чарльз улыбается и вздыхает:

— Лилка звонит мне каждый день. Она боится, что в Москве я буду дружить с другими девушками. Я не знаю, что надо ей сказать, чтобы успокоить, чтобы она не стала волноваться. Я придумываю всё время, что сказать. Настоящий муж.

— Заделай ей ребёночка, она меньше волноваться за тебя будет.

— Это хорошо бы, но ещё невозможно. Нужно немного ждать. Я хочу, чтобы Лилка работала, тогда мне будет легче, ей тоже будет лучше. Алёна работает?

— Ага. У неё свой шейпинг… нет, фитнесс-центр, по-моему.

— О, это интересно! У неё успешный бизнес?

— Я, слушай, точно не знаю в деталях, но когда заходил, посмотрел — солидно так.

— Это интересно, потому что, ты знаешь, мало людей в России, которые я знаю, чтобы они успешно делали свой бизнес. Многие говорят, что то плохо, это плохо… Я хотел просто знать, какие люди выиграли. Она, наверное, выиграла. Это славно!

Чарльз качает головой. У него точно такое же выражение лица, как было десять лет назад. Как будто он узнал что-то необыкновенное. Эта восторженность, которая так бесила его соседа по общежитию, американца Брайана, она осталась. Чарльз кажется немного устаревшим, вымирающим иностранцем с этой своей застарелой восторженностью.

— Чтобы писать книгу, я хочу знать, какие эти люди, какой характер. Я хорошо помню твою жену, это очень… Я не мог подумать, что она может так. Именно свой бизнес. Она хорошо живёт?

— Чарли, да я не знаю точно. Но зал красивый такой, всё блестит, снаряды всякие, сауна, то-сё.

— Да, это только один человек, которого я знаю, который успешно имеет бизнес. Многие работают за хорошую плату в разных компаниях, но свой бизнес — это интересно.

Я заходил к ней в центр один раз, когда отводил дочку. Даже не знаю, что можно такого интересного вспомнить, чтобы рассказать Чарльзу. Заведение действительно солидное, здание такое… Но честно сказать, не сильно приглядывался, потому что, когда вошёл в зал, то больше на посетительниц смотрел, на клиенток. Трудно отвлекаться на обстановку, когда рядом с тобой куколка Барби делает упражнения для укрепления ягодиц. Такие фрикционные движения, как будто подмахивает невидимому партнёру. Другая кукла рядом оседлала велосипед и выгнула спинку.

— Почему моя Лилка не имеет свой центр? Ну, пусть хотя бы посещает чужой. Ха-ха. Алёна, наверное, очень хорошо выглядит?

— Да, вроде, ничего так.

Интересно, ведь я даже не очень-то тогда обратил на неё внимание. Увидел только морщинки вокруг глаз, в уголках губ, когда разговаривал. Зрительные центры картинки, которую я наблюдал, не на ней были. Наверное, хорошо выглядела.

— Да, Чарли, нормально выглядит.

Два милиционера прошли вдоль бабушек, торгующих воблой и семечками, а затем направились к нам. Они, я видел, заметили меня ещё издали. Все менты замечают меня издали, и я их тоже замечаю. Мы с ними замечаем друг друга, а потом они меня останавливают. По два, по три раза в день. Это началось после того, как я нашёл в себе силы уехать отсюда. Приезжая в Москву во время отпусков, я теперь никогда не выхожу на улицу без паспорта. Если я случайно оставляю его дома, то возвращаюсь за ним. По Москве я стараюсь носить с собой паспорт всегда.

— Добрый день, уважаемые. Документики ваши можно?

Допотопное какое-то обращение, его теперь используют, по-моему, только люди из органов. А, может, и не только они, но всё-таки есть в нём что-то такое пренебрежительное. Встреть меня вот эти вот менты в тайге, когда у меня за спиной карабин, то по-другому бы, наверное, обратились. Менты и бандиты — вот две категории граждан, которые носят оружие в городе. И которые всегда правы, по крайней мере, с ними спорить бесполезно. Но бандиты хоть не пристают каждый день с проверками.

Один раз я ведь всё-таки забыл дома паспорт. Возвращаться за ним не стал, потому что за дочкой торопился, мне её Алёнка должна была в метро передать. Погулял с ребёнком, зашли в зоологический музей, на бабочек посмотрели, а потом я её отвёз обратно и после выпил пару пива в кафе на улице. Около метро «Сокольники» угодил в милицейский УАЗик.

Сразу в отделение не поехали, сначала покружили, взяли ещё одну девчонку, а потом двух кавказцев и какого-то вьетнамца что ли. Девчонка была первой, её усадили в машину рядом со мной и, завернув в переулок, остановились.

— Ну что делать будем? В отделение поедем? — Усатый милиционер на переднем сидении повернулся к нам и весело подмигнул девчонке.

— А какие ещё варианты? — спрашиваю.

— Ну, я не знаю. Только в отделении торчать вам до ночи придётся.

Девчонка раскрыла сумочку, порылась в ней пальчиками и протянула менту полтинник. Я был на нулях, оставалась пятёрка какая-то жалкая. Деньги у девчонки приняли, мент отвернулся от нас, и мы сидели минут десять в тишине. Потом её отпустили, поездили ещё немного, посадили в машину вьетнамца с кавказцами и отвезли в отделение. Деньги больше не просили. В обезьяннике мы с вьетнамцем сидели одинаково тихо, стараясь не встречаться ни с кем глазами, и наблюдали сквозь решётку за вечерней жизнью отделения милиции. Лица кавказской национальности смотрели прямо и смело, иногда говорили друг с другом, не понижая голоса. Один из них попросился в туалет, но ему было отказано. У меня пиво тоже просилось наружу.