Владелец яхты Сантьяго Мухкис, добродушный и сытый, как слон из зоопарка, устраивал Геннадия, а вот брат его, которого в семье за вредный характер звали Купоросом, часто допекал ненужными советами, и это Москалеву очень мешало.

Как-то Сантьяго отлучился по делам на материк, Купорос ранним утром появился на яхте, красный от крепкой, как огонь, тутовой самогонки, с глазами, разъезжающимися в разные стороны и мокрыми губами: почему-то всякий раз, когда он выпивал, губы у него делались мокрыми и не просыхали до тех пор, пока Купорос не становился трезвым, как лимон, висящий на дереве.

Увидев Геннадия, Купорос начальственно выпятил нижнюю губу, с которой на брюки ему тут же свалилось несколько капель слюны.

— А ты чего тут делаешь, русо? — хриплым голосом поинтересовался Купорос.

— Как чего? Разве не видишь? Работаю… — спокойным тоном, стараясь не заводиться, ответил Геннадий.

— Ты больше здесь не работаешь… Иди отсюда! — Купорос поднял ногу, прицелился, чтобы двинуть ею Москалева в зад. Ударить не успел, Геннадий оказался проворнее и ловко перехватил ногу Купороса, с силой вывернул — серьезно вывернул, в ступне даже что-то хрустнуло, силенок у этого тощего чилийца было немного, максимум, с кем он мог сейчас справиться — с самим собою, и то если сопротивляться не будет, — от боли Купорос заорал так, что под бортом яхты вспучилась темная грозная волна.

Неподалеку стояли домики-времянки, где жили водолазы, добывавшие в местной бухте морских ежей, ходили также на крабов, брали их крупными партиями, — так на крик Купороса из домиков вывалилось не менее тридцати человек.

— Чего случилось? — раздалось сразу несколько выкриков.

— Меня убивает русский, — прохрипел Купорос, давясь собственной слюной, — позовите полицию!

Чилийца убивает русский — это ненормально, полицию позвали: через несколько минут на берегу стояли четыре автоматчика с оружием наготове, показали Геннадию пальцем на землю:

— Спускайся, русо!

Делать было нечего, Геннадий вздохнул, брезгливо покосился на Купороса и по трапу сбежал на берег.

Автоматчики привели его к коменданту, бритоголовому военному с морщинистым загорелым лицом. Комендант вперил тяжелый взгляд в Геннадия, проговорил, с трудом сплевывая слова с языка:

— Ну! Рассказывай!

Москалев рассказал все без утайки — и про работу свою, и про яхту, которую он собирается превратить в конфетку, и про зловредного Купороса, способного укусить себя за задницу от злости и очень мешающего ему преображать яхту, комендант молча слушал его и наливался бурой краской… Коменданту нужно было принимать решение и, судя по всему, решение это будет жестким. По хребту у Геннадия невольно пополз неприятный, колючий, как наждачная шкурка холодок. Неужели придется в очередной раз идти в каталажку? Не хотелось бы. Но у коменданта на этот счет было свое мнение.

Единственный человек, который мог бы сейчас выручить его, был Сантьяго. Но Сантьяго находился на материке и когда вернется, не сказал. Холодок, возникший у Москалева внутри, сделался еще колючее и тяжелее.

Открылась дверь комендантского кабинета, и Геннадий неожиданно увидел на пороге… Сантьяго. Невольная улыбка возникла на его лице — вот уж кого он не ожидал увидеть, так это его. Москалев обрадованно приподнялся на стуле.

Комендант тоже приподнялся на стуле — владельца яхты Мухкиса он знал и, судя по всему, относился к нему с уважением, иначе с чего бы ему приподнимать свой зад? Сантьяго был краток:

— Отпусти его, — только и произнес он, больше ничего не стал говорить, и комендант с покорным согласием наклонил голову.

Подвигав нижней челюстью, словно бы растерев что-то на зубах, он проговорил:

— Вот что, русо! Скажи спасибо господину Мухкису и иди отсюда! Мне конфликты на подчиненной территории не нужны.

Москалев понимающе кивнул.

Забрал с яхты свою традиционную поклажу — полиэтиленовый пакет с нехитрыми пожитками и вскоре очутился за воротами порта, ссориться с комендантом не следовало — в следующий раз тот не будет таким добрым. Ситуация, в которой Геннадий очутился в очередной раз, была знакома настолько, что о ней даже говорить не хотелось — хоть стреляйся. Он невольно подумал: в конце концов, так оно и будет.

Тяжесть, усталость натекли ему не только в тело, но и в душу, он словно бы находился в капкане, выбраться из которого не было дано. Если бы не мать, не Клавдия Федоровна, которая не оставляла его, он уже давно бы покинул этот мир…

Как-нибудь в теплый вечерний час, когда вода в океане становится золотистой от неяркого солнечного света, он оставил бы пакет с документами на берегу, сунул бы в паспорт прощальную записку и вошел бы в воду… И двинулся бы дальше, пока не скрылся в ней целиком. И вряд бы ли кто стал искать его: он свое прожил и заслужил то, чего заслужил…

Жаль только, сына своего подросшего не повидает — а так хотелось взглянуть на него хотя бы одним глазом, хотя бы на секунду… Но нет, это не было дано.

И надежды на то, что он когда-нибудь выберется отсюда, тоже не было…

Очень скоро он оказался за пределами небольшого поселка, примыкавшего к порту, на длинной береговой гряде, с одной стороны обрезанной кудрявыми волнами океана, который сегодня был тих и задумчив, — редкое состояние для могучей морской стихии, с другой — угрюмыми мокрыми скалами. Берег был пуст — ни одного человека: ни огонька попросить не у кого, ни просто улыбнуться и поймать чью-нибудь улыбку в ответ — от таких простых, очень обычных вещей на душе всегда делалось светлее, но людей не было, словно бы мир вымер.

Москалев выбрал площадку почище, поросшую мягкой зеленой травой, похожей на российскую мураву и обессиленно повалился на нее. Было прохладно и хорошо, повеяло домом.

Закрыл глаза.

Сколько времени пролежал так — не ведал, на часы не смотрел, а когда очнулся, то обнаружил, что неподалеку от него расположилась мужская компания с двумя бутылками виски "Джек Даниэле". Этот забористый американский напиток варили из кукурузы, за что Геннадий недолюбливал его — в отличие от виски шотландского, ирландского и даже японского, — все бутылки пахли недозрелыми початками и унавоженной химическими удобрениями землей.

Компания вела себя тихо, голосов не повышала, закусывала "кукурузу" Джека Даниэлса плодами авокадо, — зрелыми, с коричневатой шкуркой и податливой мякотью, вкусно чмокала губами; увидев, что человек, лежавший неподалеку, очнулся, приподнял голову, предложила присоединиться к столу и ему. Геннадий улыбнулся — приглашение было сделано совершенно по-русски, только в России умели от всего сердца приглашать незнакомых людей к костру и научились этому давным-давно.

Руководил этой негромкой командой рыжеволосый узколицый чилиец, больше