— Затем, что слабый он был Говорящий, — ответил Ван Драавен без тени сожаления. — Слабый, слабенький. Не слушался его секен, иначе утан бы так не голодали. Был бы сильный, пригнал бы тучные стада ящеров. А так — увы. Вот сынишка у него силен. Сильный, злой и вконец отчаявшийся, как раз такой, как мне нужен.

— Нужен для чего?

— Чтобы заставить секен проявить себя.

— Зачем?

— Потому что финальная стадия развития паразита проходит в присутствии хозяина, — непонятно ответил геодец и зачем-то полез в карман.

Марк насторожился, но из кармана священник извлек только смятый листок… бумаги? Приглядевшись, Марк узнал лист из блокнота отца Франческо. Похоже, тот самый, выдранный с корнем.

— Что это?

— Отчасти предсмертная записка. Отчасти письмо вам.

— Мне?!

— Вам, Салливан, вам. Если обещаете не трепыхаться, я вас развяжу. Если нет, придется читать из моих рук.

— Развяжите, — выдавил Марк. — Трепыхаться не буду.

Священник зашел ему за спину и некоторое время возился у столба.

— Всё.

В занемевшие кисти хлынула кровь, руки немедленно прострелило иголками. Еще с минуту Марк просидел, растирая запястья, и только затем принял листок у Ван Драавена.

Если у землянина и были сомнения относительно авторства письма, то при виде аккуратного, бисерного и очень знакомого почерка они полностью исчезли. И тут накатило.

Марку восемь лет. Вместе с другими новичками он входит в аудиторию. Светлый пустой класс и столы, на которых вместо привычной виртуальной раскладки школьных коммов лежат белые прямоугольники и непонятные шестигранные палочки. И человек в серой рясе стоит у световой доски. Человек оборачивается. У него редеющие желтоватые волосы и немного лошадиное лицо. Верхняя губа не прикрывает зубы. Кто-то сзади хихикает. Новоиспеченные лицеисты рассаживаются по местам. Учитель внимательно их оглядывает и спрашивает:

— Кто из вас умеет писать?

Смех становится громче. Что за дурацкий вопрос? Конечно, большинство из них наговаривают уроки на комм, но набить пару фраз умеют все.

— Вы не поняли вопроса. Кто из вас умеет писать от руки?

Ребята в классе недоуменно переглядываются. Идея писать от руки им просто в голову не приходила.

Учитель сводит брови к переносице и говорит, нет, не говорит даже, а восклицает:

— Стыдитесь!

Они не знают, чего надо стыдиться, и человек с лошадиным лицом снисходит до объяснения:

— Многие из вас уже сегодня считают себя избранными, чуть ли не сверхлюдьми. А по-моему, вы и до обычных людей не дотягиваете. Просто обезьянки. Чем, по-вашему, человек отличается от других животных?

— Мозгами! — выкрикивает светловолосый мальчишка с первой парты.

Впоследствии Марк узнает, что выскочку зовут Лукасом Вигном. Лукас Вигн очень любит, когда одноклассники пляшут для него босиком.

— Мозги есть и у таракана, — возражает учитель. Над Лукасом смеются — кажется, в первый и в последний раз.

— Ну, еще кто-нибудь хочет высказаться?

Марк поднимает руку, и учитель кивает.

— Технологией? — предполагает Марк.

— Уже ближе, и все-таки не то. Муравьи строят огромные и сложные гнезда. Пчелы сооружают соты. Чем это вам не технология?

Класс молчит. Учитель закладывает руки за спину и нервно вышагивает у доски. Он говорит:

— Человек отличается от животных в первую очередь тем, что записывает свое «я», свою индивидуальность на носителях, отличных от биологических, то есть генов. Кто-нибудь не знает, что такое гены?

Нет. Все знают.

— Отлично. Вы умные и начитанные обезьянки. Любое животное копирует себя в потомках. Это автоматический, запрограммированный эволюцией механизм. Так же как и многие другие. Лисица роет нору, это обусловлено инстинктом. Человек строит Лувр и Кристал-сити. Чем Лувр отличается от муравейника?

— Размером, — нагло заявляет Вигн.

Ему уже плевать. Он понимает, что любимчиком ему здесь не быть — так будет хотя бы заводилой. Снова раздается смех.

— Тем, — говорит учитель, — что все муравейники похожи один на другой. Все лисы роют одинаковые норы. Все малиновки поют одни и те же песни, это обусловлено генетически. Только человек вкладывает индивидуальность в свою работу. Он записывает себя — в камне, в музыке, в книгах.

— Ага, а атланты еще и на харде, — довольно громко произносит курчавый пацан, сидящий слева от Вигна.

Курчавый получает от соседа одобрительную ухмылку.

Паренька зовут Винченцо, но здесь он станет более известен как Хорь.

Учитель не обращает внимания.

— Мы говорим: «Это Моцарт, это Гауди, это Толстой, это да Винчи». Мы говорим так про то, что сделали эти люди, потому что их творения — слепок их самих. И слово, слово записанное — одно из самых важных орудий человека. Да-да, важнее, чем винтовка или лопата. Словами мы можем записать себя. Среди вас наверняка есть будущие ридеры. Может, кто-нибудь уже и сейчас пробовал читать. Что вы видите, когда читаете?

— Слова. — Винченцо говорит неохотно — ему и выпендриться хочется, мол, он не будущий ридер, а самый уже настоящий, и перед Вигном боязно. Вигн ему кивает. Настоящий ридер и будущий Хорь облегченно улыбается.

— Когда вы начнете писать свои команды на сознании объектов, что вы будете использовать?

— Слова, — повторяет уже половина класса.

— Отлично, милые мои обезьянки. Слова, именно слова. Поэтому берите-ка карандаши и повторяйте за мной.

Человек подходит к доске, лазерным маркером выводит заглавную букву «А» и рядом маленькую строчную «а».

Нет, Марку по-прежнему не было жаль погибшего наставника. Он просто не понимал: как из этого светлого класса, где говорили понятные и умные вещи, его, Марка Салливана, занесло на затерянную планетку в тысяче световых лет от Земли? Почему он сидит на полу прокопченной хижины, зачем саднят ободранные веревкой запястья, отчего он читает предсмертную записку человека, который так ясно и правильно говорил тогда? Ведь что-то же привело их обоих из простого и честного мира в эту проклятую дыру, и это что-то было заложено еще там, в классе, в сказанных у доски словах. Иначе зачем вообще всё? Острое чувство ирреальности происходящего охватило Марка. Казалось, еще минута — и бревенчатые стены раздвинутся, и проступят дорога, пустошь с тенями холмов и церквушка с располовиненной ударом катаны луной.

— Э-э, как вас развезло. Кажется, зря я приласкал вас кастетом.

Голос выдернул Марка из паутины сна. Нет, никакой дороги, и церкви тоже никакой. Твердый пол с жестким ребром циновки. Столб за спиной, резьба чувствуется сквозь ткань рубашки. Запах трав, и пепла, и мокрой земли снаружи. Биение мотыльковых крыльев у фонаря. Склонившийся над ним человек со светлыми глазами. Листок бумаги в руке.