Было очень страшно. Но не за себя – за нее.

Медведь молчал, прикрывая рукой глаза от света, который скользил по его лицу. Непонятно было, понимает он Лильку или нет. Верит он ей или нет?

Но вдруг щелкнула дверь квартиры Татьяны Геннадиевны, а за ней – еще одна, внизу.

Соседи открывали двери на Лилькин крик. Из распахнутого у мусоропровода окна послышался вой полицейской сирены.

Медведь надул одну щеку, издал какой-то булькающий звук, неловко развернулся и затопал вниз не оглядываясь. Телефон хрустнул под его валенком, он на секунду замер. Я тоже застыла, закрыв глаза. Уходи! Уходи! Пожалуйста, уходи!..

Я еле дышала. Будто примерзла к ледяным ступеням.

– Галя! – воскликнула Татьяна Геннадиевна, торопливо выходя на площадку, вытирая руки тряпкой. – Что с тобой? Ты чего тут сидишь?

Я открыла глаза. Медведя не было. Только две половинки от телефонной крышки на полу.

Наверху щелкнул замок, дверь на чердак отворилась, и вниз легко сбежала Лилька. Глаза у нее были на пол-лица. Она то улыбалась, то испуганно переводила взгляд с меня на Татьяну Геннадиевну.

– Уй, поверил, уй! – выпалила она, а потом снова нахмурилась: – Галечка, Галечка, бедненькая! Он ушел! Всё, ушел!

Она подсела ко мне, дотронулась до руки, потом погладила по плечу, по голове.

– Эй… эй… Все кончилось, слышишь меня? Всё, нет его. Он поверил, он ушел!..

– Да, – с трудом выговорила я, – да…

– Кто напугал-то? – с тревогой спросила Татьяна Геннадиевна. – Кто, а?

Она склонилась и обтерла мое лицо тряпкой, которую мяла в руках. Пахну́ло кислым творогом, и я как оттаяла. Вот уже пальцы ощущают холод ступеньки. Вот уже можно голову повернуть в сторону окна. Вой сирены стих.

– Взяли его? – с волнением спросила я. – Выгляните кто-нибудь, взяли? А?

– Да я не вызывала полицию, Галь, – тихо сказала Лиля, испуганно посмотрев на Татьяну Геннадиевну, нависавшую над нами.

– Как?! Там же ревела сирена!

– Это случайно вышло. Может, там полиция, может, «скорая помощь» – я не знаю. Но я точно не вызывала. Это фонарик, видишь? Обычный фонарик!

Она показала мне «кнопку SOS».

– Ну, он не очень яркий, правда, – сказала Лиля, – поэтому я в него Ларискиным светила. Круто вышло, да?

Я привалилась к ее худенькому плечу и закрыла глаза.

– Я чуть не умерла, – выговорила я. – Мне никогда в жизни не было так страшно!

– Он ушел, его больше нет!

– Маньяк какой был? – заволновалась Татьяна Геннадиевна. – В полицию надо звонить, девочки! Прямо сейчас!

– Нет, Лиль… Когда ты пропала…

Лилька издала сдавленный звук.

– Галь, слушай… – Она всхлипнула и прижалась губами к моим волосам. – Прости, я… я вообще не из-за тебя убежала! Наташка с Катей не пришли, но я не из-за них! Я бы тебя дождалась дома, Галь… Но это, понимаешь… Из-за конверта.

– Потом болтать будете! В полицию звонить надо! – перебила Лильку Татьяна Геннадиевна и вдруг вскрикнула: – Ах ты, я ж творог не выключила, небось все уже на плиту вылилось!

Она заковыляла к двери, а Лилька, прижавшись ко мне, продолжила торопливо шептать:

– Понимаешь? Я вроде как и не помнила об этом. Ну сделала и сделала. Забыла вроде. А оно под кожей сидело. Как клещ, знаешь? Голову ему оторвали, а он все равно под кожей. И как ты сказала, что я… ну это… В общем, мне так прямо плохо стало. Хотелось в угол забиться. Мне стыдно перед тобой было. Галь! А ты… не знаешь, как перестать быть воровкой? Можно же как-то?..

Я вдохнула полной грудью. Все старое исчезало. Появлялось что-то другое, и это другое требовало заняться им немедленно. Если бы я могла, я бы улыбнулась. Воспоминания пока еще сковывали мои губы, мои щеки, мой взгляд, но говорить уже не мешали.

– Или вором нельзя перестать быть? – нервно повторила Лиля.

– Можно. Надо признаться. И быть готовым выслушать то, что тебе скажут.

– А прощения надо просить? – спросила деловито Лилька, и в этот момент так смешно, по-детски, наморщила нос, что я все-таки улыбнулась.

Его поймали. Этого дядьку. Оказалось, что он сбежал из сумасшедшего дома.

– Настоящего сумасшедшего дома, – повторила Лилька.

И мы с ней вместе подивились тому, что вроде бы ходишь-ходишь по городу, знаешь, что в нем есть музеи, театры, клубы, библиотеки, школы, больницы, но вот что есть дом для людей с умственными отклонениями или нарушениями психики – не приходит в голову. А он есть. Даже не очень далеко от нас находится. Три остановки на метро в сторону центра.

Родителям Лилька призналась. Сразу, как приехали. Обрадовала, так сказать. Но папа вообще никак не отреагировал. Взяла и взяла. «Мало карманных даем», – решил он.

Но Евгения, конечно, спуску Лильке не дала.

– Если я брала еду без спроса, мои родители называли это «воровством», – холодно сказала она. – Как ты думаешь, что бы они сказали про конверт?

– Мам, я…

– Зачем тебе были нужны эти деньги?

– Белье купила, – помогла я Лильке. – Понимаете, ей очень хотелось лифчик купить. Вот она и взяла без спроса. Хотя это неправильно.

– Но почему ты мне не сказала? – продолжила Евгения, посмотрев на Лильку. – Пошли бы и вместе купили.

– Я боялась, ты не разрешишь… Папа сказал: мне еще рано.

– Почему не разрешу, что я, такой тиран? – вдруг спросила Евгения.

И снова в ней проглянуло то, что всегда мне нравилось: естественная прямота. «Сделать вам кофе?» – «Нет, пусть Галя сделает». Она никогда не стеснялась говорить правду.

Мы с Лилькой промолчали.

Евгения нервно хмыкнула:

– Слушайте, в любом случае это не повод!

– Мам, прости, – жарко заговорила Лилька. – Я крепко-крепко теперь знаю, что больше не буду. Понимаешь, это похоже на клеща. Очень неприятно. И даже больно.

Я видела, что Евгения борется с собой. С той собой, которая вычеркивает строку за строкой в Лилькином эссе, заставляет ее держать открытой двери комнаты, знает все пароли. Мне пришло в голову: она и правда выглядит тираном, особенно в глазах психованной Лильки, но кажется, она не знает точно, как должна вести себя мама, и на всякий случай ведет себя строго. Очень строго. Чересчур. (Хотя, когда Лилька пропала, некоторые методы Евгении мне очень захотелось одобрить. И вообще, Лилька не такой уж зайчик.)

Но та Евгения, искренний тон которой мне всегда нравился, как будто просекла: сейчас какой-то важный момент. Момент, когда можно вернуть Лилькино доверие.