«Заронен огонь с плиты» – были вскрыты межэтажные перекрытия и сломано 10 квадратных метров перегородок[335].

Некоторые записи в последней графе сводок позволяют предположить, что в случае возникновения в жилых домах пожаров, жильцы старались справиться с огнем сами, не вызывая пожарных. Так, одна из записей (по квартире № 14 дома 8 по Нарвскому проспекту) заканчивалась: ущерб составил 500 руб., «дело 180 в прокуратуре»[336].

«Напечатать и расклеить в домохозяйствах противопожарные листовки» («Правила установки и эксплуатации временных печей», «Правила пользования осветительными приборами», «Правила вызова пожарной помощи») пришло на ум руководству Ленинского райисполкома только через год, 10 января 1943 г.[337].

22 апреля того же года райисполком вынес на свое заседание вопрос «О сохранении жилых и общественных зданий, пострадавших от бомбардировок и артобстрелов».

Констатировалось: «…Имеют место случаи хищнического разрушения жилых домов и других зданий». В доме № 16 по Нарвскому проспекту – «частичная выломка перекрытий, перегородок, полов и рам»[338]. 6 января 1944 г. то же самое – «имеют место случаи», только уже в доме № 6 по Сутугиной улице[339].

Вопросами наведения «должного порядка в обращении с огнем и предупреждения возникновения пожаров в жилых домах» в начале февраля 1942 г. озаботился Кировский райисполком. И решил (3 февраля) «установить для населения часы пользования отопительными приборами в жилых домах» с 6 часов утра до 23 часов вечера и «категорически запретить пользоваться отопительными приборами в ночное время»[340]. Каких-либо разъяснений (например, что делать с «отопительным прибором», если он продолжает функционировать после 23.00) данное решение не содержало.

В ряде воспоминаний жителей разных районов город а первые две недели войны отмечены изменением привычных им часов работы учреждений сферы обслуживания и мест отдыха.

Уже с 28 июня приказом начальника городского гарнизона садам и паркам предписывалось заканчивать свою работу не позднее 22 часов 45 минут.

Решением городского Исполкома от 4 июля 1941 г. с фасадов снимались вывески с названиями предприятий и объединений, из обращения горожан изымались, в том числе, путеводители по городу и фотоальбомы о Ленинграде независимо от года издания.

Баню на Бумажной улице уже к середине июля переоборудовали под санитарно-обработочный пункт (СОП) с целью «санобработки пострадавших». По «сведениям о силах и средствах МСС[341]МПВО Ленинграда, используемых для целей МПВО», «емкость» СОПа на Бумажной улице составляла 14 рожков. Пропускная способность из расчета 30 минут на «кол-во единиц» «обработанных» равнялась восьмидесяти четырем[342].

Конечно, в парке не проводилось запланированных на лето «народных гуляний». Но часть персонала продолжала работать. Ленинский райисполком отдельным вопросом рассмотрел «Об утверждении плана по труду и зарплате на август месяц 1941 по Парку 1 Мая» и утвердил сумму в размере 7506 руб.[343].

«Война чувствуется на каждом шагу. На стадионе Кировского завода[344]проводят учения по гражданской обороне, учат, как надо тушить зажигательные бомбы. <…>

На площади Стачек [и] у памятника Кирову появились „Окна ТАСС“ Телеграфного Агентства Советского Союза[345]. Чаще всего там помещают карикатуры типа: летит фашистский парашютист, а внизу красноармеец держит винтовку штыком вверх и текст – „Ты на советском рубеже искал посадочной площадки, лети-лети, тебе уже готово место для посадки“.

Иногда бывали мероприятия более серьезные. На той же площади устроили выставку трофейной техники, три или четыре образца[346]. Память сохранила только два: танкетку, которую бросил экипаж, и сбитый Ю-88. <…>

С самого начала войны газетные киоски были заполнены книжечками со стихами типа: „Задают ему вопрос: для чего фашисту нос? Чтоб пройти в любую стену, чтоб вынюхивать измену, чтоб строчить на всех донос – вот зачем фашисту нос“, и концовка – „Рада мама, счастлив папа: фрица приняли в гестапо“. Запомнилась: „Гитлер был укушен за ногу бульдогом, во дворце ужасный был переполох. Гитлер эту ногу почесал немного, а бульдог взбесился и тот час же сдох“. Такого можно навспоминать на целую книгу»[347].

Пункт второй постановления ГКО «О мерах по усилению политического контроля почтово-телеграфной корреспонденции» от 6 июля 1941 г. обязывал НКГБ СССР организовать «стопроцентный просмотр писем и телеграмм», для чего «увеличить штат политконтролеров»[348]. Этим же документом в областях, объявленных на военном положении, вводилась военная цензура на все входящие и исходящие почтово-телеграфные отправления. Запрещалось сообщать в письмах и телеграммах сведения военного, экономического и политического (с точки зрения ГКО и органов НКГБ) характера, не разрешались прием и посылка почтовых открыток с видами или наклеенными фотографиями.