Он увидел на одном из столов ленивую, развалившуюся кошку в ошейнике с колокольчиком и присел, чтобы ее погладить: она подчинилась и заурчала. Он сидел на корточках, осматривался вокруг, дивясь сущности происходящего. В этом помещении обитало много кошек, сначала Грабор их не заметил из-за обилия цветов. Некоторые лежали на полках, обвивая керамические горшки своими телами; одна, совсем молодая, играла с мертвым мышонком — прогуливаясь среди цветов с отсутствующим видом, она вдруг вспоминала о нем опять и подбрасывала лапой вверх, но через секунду забывала снова.

— Грабор, дай сорок долларов! — услышал он надтреснутый голос Лизоньки. — Грабор, мы знаем, что ты здесь.

Он улыбнулся, оставаясь сидеть в своем укрытии.

— Грабор, это для твоего друга.

Он гладил кошку и продолжал улыбаться, понимая, что деньги придется дать.

— Лизонька, — сказал он вкрадчиво, когда они отъехали от магазина, — расскажи, пожалуйста, Ребекке, как ты похоронила собаку в Калифорнии. Какое дерево ты там посадила? Рябину? — Он сделал вид, что вынимает соринку из глаза. — На сколько тебя оштрафовали, моя радость?

— Заткнись, — Толстая потемнела лицом. — Это совсем другое дело! Другое дело!

— Такое же дело. Там чужая собака. Здесь чужой друг. У тебя вообще есть совесть? — Он тронул Беку за плечо. — Похоронила чужую собаку в заповеднике, на берегу океана, посадила рябину на могиле, помянула по всем обычаям. Всё чин чинарем. Оштрафовали на пятьсот долларов. Романтическая особа. Широкий человек! Шикарный человек!

Они въехали в кирпичные ворота кладбища «Маунт Плэзнт», Лизонька сжала губы, подтверждая свою правоту и целеустремленность. Большой куст шиповника, едва вместившийся в салон, трясся на заднем сиденье, Грабор с опаской придерживал его: по-балетному, двумя пальчиками.

— У него аллергия от роз. Тебя его родственники отдадут под суд. За осквернение.

Лизонька молчала, лица ее в зеркале заднего вида Грабор видеть не мог. Смотреть за девицами ему нравилось: головы Ребекки почти не было видно; Толстая возвышалась своим шиньоном, как верблюжий горб, желтый качающийся горб.

— Сербы поймали трех американцев, — сказал он. — Мучают, пытают. Мы должны что-то делать.

— Заткнись.

— Давайте взорвем небоскреб. Я даже знаю как. У меня есть знакомая миллионерша. Приезжаем, оставляем бомбы портье; говорим, сейчас вернемся, только припаркуем машину. Домов десять можно объехать за полчаса. У меня много приятелей, которые живут в небоскребах. Хорошие ребята.

Ребекка недоуменно фыркнула, Лизонька обернулась, примирительно высунула кончик языка.

— Тебе не хватит тротилового эквивалента. Но пропагандистский эффект хороший.

Длинная аллея в обрамлении деревьев закончилась на самом въезде на кладбище. Ребекка остановила машину возле мусорных баков, полных еще свежих цветов:

— Все. Нельзя. Зимой до пяти вечера. Здесь написано.

Толстая дернулась, в этот момент они могли поссориться. Бека Мария чувствовала, что делает что-то неправильное, но правильное было сделать еще труднее. К этому часу ничего правильного быть не могло.

— Езжай, — процедила Лизонька.

— Езжай, — сказал Грабор. — Езжай, пока светло. А то не найдем ничего хорошего. Роди сына и посади дерево. Помню с детства.

Они въехали на асфальтовую дорожку, прильнули к стеклам, читая имена умерших, понимая бессмысленность этого занятия. Кладбище оказалось бескрайним, расчерченным на квадратики, однообразным: плитки, столбики, маленькие американские флажки, воткнутые возле некоторых могил в память военнослужащим. Вдали виднелось несколько семейных саркофагов и аккуратных домиков такого же размера (подсобки для кладбищенского инструмента, слишком крохотные для жилья). Воздух держал простор, простор и прозрачность: это происходило от отсутствия излишеств, заборчиков, столиков, растений.

Они покатались по территории, меняя скорость. Вскоре стало понятно, что свежие могилы находятся на правом крыле погоста, хотя с уверенностью сказать это было нельзя: кладбище функционировало согласно своим неизвестным правилам. Религиозная принадлежность, степень важности погребенной персоны, морфология почв… Где тут хоронили четыре месяца назад? Им нравилось ездить по этой ухоженной равнине, потом машину пришлось оставить и разойтись в разные стороны. Девушки ушли на правую оконечность, Грабор пошел наугад в надежде натолкнуться на Сашину могилу случайно; больше всего он хотел найти служителя.

Джон Соломон, Клара Кандид, Вильям Сорока, Антон Златницкий, Мария Златницкая, Теодор Златницкий, Ян Гололоб, Александр Прокопчук, Давид Бельский, Адам Монте-Карло… Грабор вошел в обширный польский сектор, если таковой вообще существовал в устройстве лабиринта. Цымбал мог лежать и здесь. В общем-то он мог лежать где угодно: хоть в польском, хоть в турецком, хоть в немецком секторах. Водопроводчик никогда не сообщал своих религиозных пристрастий.

Грабор долго бродил в поисках свежего захоронения, нашел дерево — большую березу, посаженную на могиле какого-то Симона Никкермана. Наверное, это дерево тоже соответствовало характеру усопшего. Береза привлекала внимание излишней своей гладкостью, отсутствием обычных для бересты черных рубцов и царапин. Плотная, уходящая ввысь четырьмя лоснящимися отростками толщиной в три человеческих руки, она выделялась вызывающе плотским видом, говорящим о ее идеальном здоровье. Она была готова к весне всей своей резиновою кожей, и ее здоровье и уверенность в силах были отвратительны. Грабору даже показалось, что белизна, которая сначала так бросилась ему в глаза, портится прямо на глазах, что кора становится серой, больничной… Он подумал, что перед ним не дерево, а протез дерева. Я давно не видел берез, догадался он, двинулся дальше, но, обернувшись на березу опять, сплюнул через плечо.

Он походил немного вдоль еврейского кордона, состоящего из больших вертикальных плит с фамильными именами и именами собственными на плитках, разумно рассыпанных перед ними. Цымбал не мог принадлежать к могущественным семействам. Как он попал на это кладбище?

Автомобильный гудок отвлек его от размышлений, он увидел, что машина, на которой они сюда приехали, стремительно выезжает с территории. Он не поверил своим глазам — шутка была чудовищной: машина сорвалась с места, словно с места преступления. Серебристый «Сааб» 79-го года (55 тысяч накрученных миль) скрылся за воротами, скрипя и вибрируя. Грабор растерянно посмотрел на еврейские памятники, на больничную березу, задумался, как будет выбираться отсюда домой. Шизофренички. Зачем? Сколько можно видеть действия бессмысленной любви? «Вы опустошаете мое сердце. Отчаяние моя единственная отчизна, я погружен в ужас мира». Он не мог сообразить, что произошло, не успел обозлиться и придумать отмщение, как заметил где-то далеко, совсем, казалось бы, за пределами кладбища, человеческую фигурку, переносящую в руках какой-то прозрачно-черный шар. Он впервые узнал Лизоньку с такого большого расстояния.