Мы бродили по городу весь день, и весь день Хелла, с необычайной для неё настойчивостью, говорила об одном и том же – о женщинах. Она утверждала, что быть женщиной очень трудно.

– Не понимаю, почему это так тяжело. По крайней мере если у неё есть мужчина.

– Об этом и речь, – сказала она. – Тебе никогда не приходило в голову, что необходимость этого условия унизительна?

– Брось, пожалуйста. Кажется, это не унизило ни одну из встреченных мною женщин.

– Потому что ты никогда не пытался понять ни одну из них в этом отношении.

– Нет, конечно. Надеюсь, что и они об этом не думали. А почему думаешь ты? В чём твоя изюминка?

– У меня нет изюминки, – сказала она, мурлыкая какую-то игривую мелодию Моцарта. – Вообще нет изюминки. Но действительно трудно оказаться на милости какого-то пузатого, небритого незнакомца лишь для того, чтобы стать собой.

– Это мне не очень по душе. Когда это я был пузатым? Или незнакомцем? Может, и правда, что мне следует побриться, но ведь это твоя вина: я не мог от тебя оторваться.

Я улыбнулся и поцеловал её.

– Ладно, – сказала она, – теперь ты не чужой. Но когда-то ты был чужим, и я уверена, что ещё будешь – и много раз.

– Если на то пошло, и ты ещё будешь чужой для меня.

Она взглянула на меня с быстрой и яркой улыбкой:

– Думаешь, буду?.. Я только хотела сказать, что быть женщиной означает, что мы можем теперь пожениться и оставаться вместе пятьдесят лет, и я могу оставаться чужой тебе все эти годы, каждую секунду, а ты никогда об этом не узнаешь.

– А если бы я был чужим, ты бы об этом знала?

– Думаю, что для женщины мужчина всегда незнакомец. И есть что-то ужасное в том, чтобы оставаться на милости чужого человека.

– Но мужчины тоже остаются на милости женщин. Ты никогда об этом не задумывалась?

– Ну да! Мужчины могут это себе позволить, им даже нравится эта мысль, поскольку она поощряет их женоненавистничество. Но если определённый мужчина попадает во власть определённой женщины, он каким-то образом перестаёт быть мужчиной. И тогда дама уже окончательно в ловушке.

– Ты хочешь сказать, что я должен стараться не оказаться в твоей власти? А как насчёт тебя? – спросил я со смехом. – Хотел бы я увидеть тебя в чьей-либо власти.

– Смейся сколько хочешь, но в этом что-то есть. Я начала понимать это в Испании – то, что я не свободна, что не могу быть свободной, пока не привяжусь, – нет! – не посвящу себя кому-нибудь.

– Кому-нибудь или чему-нибудь?

Она помолчала.

– Не знаю. Я начинаю думать, что женщины привязываются к чему-нибудь на самом деле из-за отсутствия выбора. Они бросили бы всё, если бы только могли, – ради мужчины. Конечно, они не признаются в этом, и большинство не решится потерять то, что у них есть. Но думаю, что это их убивает… Наверно, я хочу сказать, – добавила она после паузы, – это убило бы меня.

– Чего ты хочешь, Хелла? Что с тобой такое происходит, что наводит на эти мысли?

Она засмеялась:

– Это не то, что что-то происходит. И не то, что я чего-то хочу. А то, что я стала твоей. Так что теперь я буду тебе послушным и любящим слугой.

Мне стало не по себе. Я тряхнул головой, изображая недоумение:

– Что ты такое говоришь?

– Как что? Я говорю о своей жизни. Теперь у меня есть ты, чтобы заботиться о тебе, кормить, мучиться из-за тебя, надувать тебя и любить: у меня есть ты, чтобы тебя терпеть. С этих пор у меня будет сколько угодно времени, чтобы сетовать на долю женщины. Но меня уже не будет ужасать, что я перестану ею быть.

Она посмотрела мне в глаза и засмеялась.

– О, я найду себе другие занятия! – воскликнула она. – Останусь интеллигентной, и буду читать, спорить и думать и всё такое прочее, и буду изо всех сил стараться не думать твоими мыслями. А ты будешь доволен, потому что всё это приведёт тебя к мысли, что у меня просто ограниченный женский ум. И если будет на то Божья воля, ты станешь любить меня сильней и сильней и мы будем довольно счастливы.

Она снова рассмеялась.

– Не морочь себе этим голову, милый. Предоставь это мне.

Её весёлость была заразительной, и я опять встряхнул головой и рассмеялся вместе с ней.

– Ты просто прелесть! – сказал я. – Я тебя совсем не понимаю.

Она продолжала смеяться.

– Ну вот и прекрасно, – сказала она. – Мы уже плаваем в этом как рыба в воде.

Мы проходили мимо книжного магазина, и она остановилась:

– Можем зайти сюда на минутку? Я ищу одну книгу. Довольно тривиальную, – добавила она уже в магазине.

Было забавно наблюдать, как она расспрашивает хозяйку магазина. Я лениво поплёлся к самым дальним полкам, где спиной ко мне стоял мужчина, перелистывающий журнал. Когда я остановился рядом с ним, он закрыл журнал, положил его и повернулся. Мы сразу узнали друг друга. Это был Жак.

– Tiens![142]– воскликнул он. – Вот ты где! А мы уже начали думать, что ты вернулся в Америку.

Я засмеялся:

– Я? Нет, я всё ещё в Париже. Просто был занят. – Потом, заподозрив что-то ужасное, я спросил: – Кто это мы?

– Как кто? – удивился Жак, улыбаясь с настойчивой двусмысленностью. – Твой малыш. Кажется, ты бросил его одного в этой комнате без всякой еды, без денег, даже без сигарет. В конце концов он упросил консьержку позволить ему воспользоваться телефоном в долг и позвонил мне. У бедного парня был такой голос, будто он только что вынул голову из газовой плиты. Если бы, – заметил он со смехом, – у него была газовая плита.

Мы посмотрели друг на друга. Он умышленно хранил молчание. Я не знал, что сказать.

– Я бросил какие-то продукты в машину, – продолжал Жак, – и помчался к нему. Он утверждал, что тебя надо искать в Сене. Но я успокоил его, сказав, что он знает американцев не так хорошо, как я, и что ты не утопился. Ты просто исчез, чтобы подумать. Теперь я вижу, что был прав. Ты размышлял так много, что теперь должен знать, что думали другие до тебя. В особенности же, – заключил он, – тебе надо потрудиться почитать что-то из маркиза де Сада.

– Где сейчас Джованни? – спросил я.

– Я всё-таки вспомнил название отеля, в котором остановилась Хелла. Джованни сказал, что ты ожидал её приезда со дня на день, и я дал ему блестящую идею позвонить тебе туда. Он только что вышел для этого. И сейчас вернётся.

Хелла подошла к нам с книгой в руках.