Эммануэль, считает до трех, потом перестает считать. Нужно ей было взять Гарриет в ту ночь к себе в постель. И не только в ту ночь. Во все ночи. Как ей вообще пришло в голову спать в разных комнатах с Гарриет? Если бы она сейчас держала Гарриет, то гладила бы ей спинку, нюхала бы ее шейку, щипала мочки ушей, целовала бы пальчики.

Миз Руссо снова называет Фриду — она вот уже три минуты прижимает к себе Эммануэль.

— Фрида, нужно обнять, досчитать до трех и отпустить. Что вам непонятно?

* * *

Время расставания наступает ровно в 5:30. По свистку инструкторов куклы выстраиваются в цепочку и идут к двери комнаты оборудования. Фрида обнимает на прощание Эммануэль, а кукла стоит, не поднимая рук, отвечает Фриде коротким кивком.

Лишенные передышек, какие имеют их напарники-люди, куклы устают, но не становятся суетливыми или гиперактивными. Напротив, они становятся вялыми, чего никогда не происходит с настоящими детьми.

Матери улыбаются, машут. Когда куклы выходят из класса, мышцы лиц у матерей расслабляются. Лицо у Фриды побаливает от улыбок. Она хватает свою куртку и идет вниз по лестнице следом за одноклассницами. Бет плачет, Лукреция ее утешает. Лукреция говорит: может, она и ошибалась, когда рассказывала о роботах. Может быть, эти роботы совершенно безобидны.

— Не думаю, что тебе стоит просить другую куклу.

— Но я ей не нравлюсь, — говорит Бет. — Я это чувствую. Что, если у нее такая личность? Что, если они дали мне порченую? Что, если она дурное семя?

Она начинает рассказывать Лукреции, как ее мать один раз назвала ее дурным семенем, как это изговняло все ее детство.

— Бет, серьезно, заткнись, — говорит ей Лукреция. — Из-за тебя мы все попадем в беду.

Фрида чувствует, как расслабляется ее грудь, когда они выходят. Ей хочется поскорее выйти на узкую улицу, войти в ее крохотный темный дом.

* * *

Хелен, соседка Фриды по комнате, уходит. Слухи начинаются на следующее утро у раковин в душевой. Кто-то говорит, что ее кукла-сын плюнула ей в лицо. Кто-то говорит, что ее инструкторы слишком строги. Кто-то говорит, что с ней случился шок, когда появились куклы, и она так и не пришла в себя. Сколько ей? Пятьдесят? Пятьдесят два? Матерям в возрасте трудно приспосабливаться.

Когда Фрида заходит в обеденный зал, все глаза устремляются на нее. Матери бочком подходят к ее столу, одаряют ее улыбками и комплиментами, предлагают принести еще чашечку кофе. Фрида отказывается говорить. Ей отчаянно хочется посплетничать, и ей хотелось бы использовать свою недолгую удачу, чтобы обзавестись новыми друзьями, но она должна соблюдать правила, кроме того, никто здесь не вызывает у нее доверия, к тому же по залу описывают круги женщины в розовых халатах.

— Мы должны уважать ее право на личную жизнь, — говорит им Фрида.

Этот ответ слишком уж ни о чем. Другие матери называют ее манда, сука и кошелка. Одна из белых матерей гнусавит ей в ухо, подражая китайской речи. Другая сбрасывает ее столовый прибор на пол. Эйприл, татуированная мать из автобуса, теперь показывает на нее и шепчет что-то тройке белых женщин среднего возраста. Кто-то за соседним столиком называет ее ханжеской китайской сукой. Она слышит свое имя, произносимое шепотом. Это та, которая оставила своего ребенка дома. Та, которая говорит всем, что у нее случился плохой день.

— Наплюй на них, — говорит Лукреция. — К обеду они забудут про тебя.

Фрида слишком разнервничалась, она не может есть. Она передает Лукреции половинку своего рогалика.

Лукреция говорит, что уйти на второй день может только белая женщина. Если бы черная попыталась такое выкинуть, ее бы упекли в тюрьму, а может быть, пристрелили на дороге, а выставили бы все так, будто она покончила с собой. Несколько черных матерей за соседним столиком слышат ее и понимающе смеются.

— Я думаю, твоя соседка по комнате ленивая сука, — говорит Фриде Линда.

— Не думаю, что она на самом деле любит своего сына, — говорит Бет. — Представьте, что он будет чувствовать, когда узнает, что его мать неженка и дезертир. Штату следует заплатить за психотерапию этого бедняги.

Фрида высыпает пакетики сахара в кофе. Ей бы хотелось рассказать им о том, каким тоном Хелен разговаривала с миз Гибсон, как Хелен называла кукол чудовищами. Школа дала ей сына-куклу ростом в шесть футов, сложенного, как лайнбекер[10], гораздо выше и сильнее ее сына. Как она может его контролировать? Он не желал обниматься. Не откликался на имя, которое ему дали, — Норман. Называл Хелен старой, бледной, жирной и уродливой, требовал другой матери. Хелен сказала, что эта заумная учебная программа — психологическая пытка.

Миз Гибсон посоветовала Хелен умерить агрессивность. Быть более открытой. «Хелен, вы плохая мать, но вы учитесь…»

Хелен помахала пальцем перед лицом миз Гибсон. Какое отношение может иметь замена синей жидкости к воспитанию? Что это за камеры внутри кукол, датчики, биометрические глупости, что это за экзамены, система баллов, безумные учебные программы? Чему их здесь учат? Возможно ли вообще сдать экзамены по таким программам?

Миз Гибсон напомнила Хелен о последствиях, если она уйдет. Неужели она хочет оказаться в базе?

— Не думаю, что такая база существует на самом деле, — сказала Хелен. — Моему сыну семнадцать. Мы расстанемся максимум на год. После чего он найдет меня. Жаль, что я плохо подумала, прежде чем согласиться приехать сюда. Судья выразилась в том смысле, что у меня есть выбор, но выбор и это место вещи несовместимые.

Когда выключили свет, Хелен попыталась убедить Фриду уйти вместе с ней. За ней приедет ее племянница. Фрида может остановиться у Хелен, может присоединиться к Хелен в судебном иске, занять твердую позицию.

— Мы можем их остановить, — сказала Хелен.

Фрида ответила необходимыми в таких случаях банальностями о том, что Хелен имеет маяк надежды в лице своего сына, попыталась убедить Хелен продолжить программу, хотя и ненавидела себя за это искушение. Она представила, как появляется у дверей Гаста и Сюзанны, заставляет их пообещать, что они ни слова не скажут миз Торрес. Но это не решало проблему, а Хелен никогда не подаст иска. Никогда не обратится к прессе. Хелен сказала, что не боится оказаться в базе данных. Что ее адвокат оспорит это решение. Но Фрида знает: все это пустая болтовня.

После завтрака матери собираются на ступеньках «Пирса», смотрят, как племянница Хелен подъезжает на разворотный круг розового сада. Хелен провожают миз Гибсон и один из охранников. Сегодня она перенимает у Линды корону худшей матери, «самой отвратительной суки».

Матери шепчут: «В жопу ее». «В