Отец пока ничего не знал. Для Христофора несколько лишних дней составляли единственную возможность прочесть заветные страницы и понять, во-первых, мысли Джованни Пико, а во-вторых, чем понтифика так заинтересовал и привлек этот текст. Причем Христофор мог только прочесть, поскольку на копирование времени не было, да и найди у него кто-нибудь копию, болтаться бы ему на решетке замка Сант-Анджело, а вороны клевали бы его глаза.

День и ночь страницы, одна за другой, проходили у него перед глазами. По мере того как он углублялся в чтение, в нем росло ощущение необыкновенной силы знания. Ему казалось, что у него в руках ключ ко всем мечтам.

Никто больше не сможет ему помешать. Ни короли, ни Папы его не остановят. То, что он узнал, было дороже всех сокровищ Испании. Мирандола был прав, называя эти страницы «Тайными тезисами» и оберегая их. Когда он вернется в Геную, то запишет главные положения «Тезисов», и его записи станут охранной грамотой для той цели, которая на века сделает его святым. Но пока что его жизнь в большой опасности, отец наверняка велит его умертвить. На его месте он поступил бы точно так же.

Рим

Понедельник, 1 января 1487 г.

— Христофор просит аудиенции, ваше святейшество.

Камерарий, мягко ступая, вошел в кабинет, сложил руки на груди и остановился в нескольких шагах от массивного тела викария Христова.

Голос Сансони разорвал дремоту Иннокентия VIII, который покоился на диване, покрытом голубыми подушками с фамильными гербами. Завтрак, съеденный наспех, и совокупление, последовавшее за ним, утомили его, и он погрузился в забытье. Да и немудрено. Племянница старой любовницы кардинала Борджа, которую тот сам ему привел, была необыкновенно похожа на блистательную Ванноццу. Она даже сделала такое же строгое лицо, когда удовлетворила Папу. Несмотря на нежный возраст, она заставила понтифика почувствовать себя львом, что, разумеется, соответствовало прекрасному началу нового года.

Иннокентий приоткрыл один глаз. Едва только он понял, что сказал ему Сансони, как его мозг сразу окончательно проснулся.

— Так чего ты ждешь, макака? Впусти его скорее!

Папа быстро сел и распростер руки даже раньше, чем Христофор успел войти.

— Входи, сын мой.

— Благословите, отец, — почтительно произнес Христофор.

— Все мои благословения — твои, сынок. Скажи, с какими ты известиями?

— Вот с этими, отец. — Христофор раскрыл кожаную папку и вытащил оттуда рукопись графа Мирандолы.

Папа впился в нее глазами и тут же с досадой и разочарованием отпрянул.

— Но рукопись все еще склеена!

— Нет, отец, — уверил его Христофор. — Теперь страницы можно прочесть.

Лицо Иннокентия осветилось.

— Из почтения к вам я не закончил их открывать, — продолжил Христофор. — А еще потому, что Господь учит нас в «Pater noster»: «И не вводи нас в искушение». Мне хотелось соблюсти этот завет. Я не стал читать этот текст, однако теперь достаточно легкого, остро заточенного стилета, чтобы он раскрылся. Не хочу докучать вам рассказом о трудностях, с которыми я столкнулся. Граф Мирандола заслуживает всяческого моего уважения за ту тщательность, с которой он старался сохранить страницы.

Иннокентий уже протянул руки, чтобы взять рукопись, но Христофор не отдал.

— Я хотел вас поблагодарить, отец, за то, что вы предоставили в мое распоряжение все инструменты, самые редкие и секретные химические элементы. Без них у меня ничего не получилось бы.

Иннокентий снова потянулся за папкой, но сын еще раз сделал вид, что не понял. Папа начал терять терпение.

— Надеюсь, что сослужил вам хорошую службу, — продолжал Христофор. — Думаю также, что вы в своем великодушии не откажете мне в просьбе.

«Ну вот, этого следовало ожидать. Что за безмозглый ублюдок! — подумал Иннокентий, улыбаясь и кивая сыну. — Интересно, чего ему надо? Ясное дело, денег. Сколько же он попросит? Где я их достану? Надо быть начеку, чтобы Франческетто не заревновал. Еще убьет брата. Он может!.. Ох уж эти дети!»

— Проси что хочешь, сын мой, но учти одно обстоятельство, — сказал Папа с притворной горечью. — Денег в церковной кассе сейчас меньше, чем когда бы то ни было.

— Они мне не нужны, отец.

— Вот как? — насторожился Иннокентий.

— Нет, отец, я прошу вас написать письма.

— Что?

Христофор крепко держал под мышкой папку с рукописью. Во взгляде Иннокентия уже не было отеческой заботы. Он скрестил пальцы в перчатках, и при этом стал хорошо виден перстень — символ власти понтифика.

— Да, отец. — Христофор говорил смиренно, но решительно. — Письма, адресованные королю Арагона, Изабелле Кастильской, Генриху Седьмому Тюдору и Карлу Валуа.

По мере того как Христофор произносил имена могущественнейших монархов Европы, голос его набирал силу. Взгляд Иннокентия становился все более удивленным и все менее озабоченным. Не повредился ли Христофор в уме после своих изысканий?

— А почему не китайскому императору и не императору Сипанго[31]в придачу?

Христофор сжал папку обеими руками.

— Очень может быть, что им тоже, отец. Потому что я хочу туда поехать. Морем. Я сумею.

— Милый мой сынок, — сказал Папа со вздохом. — Опять ты со своей идеей. Это дело трудное и опасное, Христофор.

— Я знаю, отец. Но подумайте, что будет означать открытие пути на Восток по морю. Каждый корабль сможет доставить тот же груз, что и тысячи лошадей, причем в два раза быстрее.

— Океан коварен.

— Но ведь есть и земля, отец. Сколько товаров расхищают персы, индусы и мамелюки, прежде чем они достигают нас? Разве в Средиземном море наши корабли в безопасности? Турецкие пираты на своих фелюгах плавают быстро и ловко. Они издеваются над христианскими галерами, грабят наше добро и забирают в рабство лучших моряков. Все монархии получат от этого большие выгоды.

— А тебе с того какая польза? Слава? Ты хочешь поступить на службу к французам или испанцам?

— Я могу исповедаться, отец?

Иннокентий взглянул на него с подозрением. Он плохо знал Христофора, и его доверие к сыну базировалось на том, что тот был далек от любых политических игр. До этого момента его судьба и все блага полностью зависели от родителя.

— Зачем тебе исповедоваться?

— То, что я вам скажу, может быть сказано только при условии сохранения тайны исповеди. К тому же я хочу отплатить вам доверием за доверие.

Иннокентию терять было нечего, да и согласие могло дать ему еще кое-какую информацию о сыне, которого он, в сущности, не знал. Понтифик прекрасно понимал, что тайны исповеди не составляли никаких тягостей для тех, кому исповедовались. Любой священник всего лишь получал больше власти над тем, кто открывался ему.