остыла вода в Волге, ее температура составляла все еще 7,5° R. Из-за нагревания находящегося над ней слоя воздуха возникали миражи настолько замечательные, какие мы видели разве что в середине лета в алтайских степях. Возвышенные предметы на противоположном берегу казались нам приподнятыми и искаженными внизу, как бывает, когда предметы отражаются в воде. Мы проплыли несколько поросших тополями и ивами островов и остановились наконец на некотором расстоянии от противоположного берега, поскольку на сам берег мы не могли попасть на лодке из‐за мелководья на месте причаливания. Наши гребцы-калмыки прыгнули поэтому в воду и вынесли нас по двое на руках, образуя из них сиденье, на берег. Здесь нас уже ожидали кареты, запряженные четверкой и парой лошадей, а также большое количество верховых: кн. Серед-Джаб выслал нам их навстречу в ожидании того, что г‐н фон Гумбольдт прибудет с гораздо более многочисленной свитой.

Тюменевка, резиденция князя, находится еще в 12 верстах от места нашей высадки далее вверх по Волге. Она уже достаточно похожа на русскую деревню и состоит из большого количества беспорядочно расположенных деревянных изб и кибиток, среди которых возвышается деревянная усадьба князя. Это здание в два этажа около 30 шагов в длину, второй этаж несколько отступает назад и окружен перилами, а в середине накрыт стеклянным куполом. В окружающих кибитках живут калмыки, в избах же преимущественно русские, осевшие у князя и несущие у него службу.

Князь Серед-Джаб встретил нас у дверей своего дома. Это был мужчина средних лет, одетый в темно-зеленую куртку русского полковника, со всеми своими орденами. Его сопровождал третий брат Серен-Дандук в черкесском наряде, похожем на тот, что был на четвертом брате Серен-Норве, сопровождавшем нас с Семеновской. Его второй брат Батур-Убаши, как мы узнали после, был болен и не показывался. Нас ввели в узкую глубокую залу, посередине которой стоял бильярд, а вдоль стены – мебель красного дерева, зеркала и часы с боем. Из него нас провели в небольшую боковую комнату, в которой г‐н фон Гумбольдт и князь расположились на красном сафьянном канапе против окна, а остальное общество – в мягких креслах красного дерева, обитых персидской шелковой материей, вокруг большого круглого стола, стоявшего перед канапе. Над ним на стене висели написанные масляными красками и удачно передававшие сходство портреты императора и императрицы. Князь свободно говорил по-русски и разговаривал с г-ном фон Гумбольдтом через гг. Меньшенина и Странака (последнего мы все еще имели счастье видеть, так как он сопровождал нас до того места, где встретил, т. е. до границы губернии). Беседа только началась, как вдруг вошел в богатом костюме молодой человек с монгольскими, но приятными чертами, оказавшийся ханом Букеевской киргизской орды Джангиром202 со своей свитой. Как мы узнали, он приехал с визитом к своему соседу, князю Серед-Джаба, хотел уезжать уже за день до того, но при известии о приезде г-на фон Гумбольдта решил остаться. На нем был широкий, распахнутый спереди халат из синего сукна с золотым позументом по краям, надетый на такого же цвета прилегающий к телу архалук, перетянутый широким поясом, но несколько открытый на груди. Там был виден вышитый серебром жилет и большая золотая, усыпанная бриллиантами медаль, пожалованная ему императором Александром. Кроме того, на нем были широкие шаровары из фиолетового бархата, а на голове небольшая заостренная тюбетейка синего сукна, вышитая золотом и обложенная внизу кругом соболем; при выходе из дома хан надел на нее сверху другую подобную, но более просторную из красного бархата, которую, войдя, держал в руках. Он также говорил свободно по-русски, но изъяснялся по-персидски и по-арабски, так что г‐н Эренберг мог завести с ним беседу непосредственно на этом языке. Он очень жалел, что мы не поехали из Оренбурга через его степи, как он рассчитывал, для чего уже выставил лошадей в степи. Г‐н фон Гумбольдт заговорил с ним о его учителе Карелине в Оренбурге, который долго оставался при нем в степи и к которому хан, очевидно, был очень расположен. Между тем в стаканах на парадном подносе из лакированной жести подали кумыс, или чигян, как калмыки называют кисломолочный напиток из кобыльего молока, любимый у них и киргизов.

Пробыв там некоторое время, в сопровождении киргизского хана мы поехали к храму [хурулу], в котором князь устроил торжество по поводу счастливого окончания войны русских с турками. Храм находился на некотором отдалении от княжеского дома в степи и представлял собой продолговатое четырехугольное здание с японской (китайской. – Прим. ред.) крышей. Вход был с одной из узких сторон, и от него в обе стороны шли дугой деревянные колоннады, как в Казанском соборе в Петербурге. Князь распорядился присоединить их к храму по собственной задумке, тогда как в остальном храм, как нас уверяли, был построен строго по тибетским образцам203.

Внутри храм по расположению отдельных частей очень напоминал внутренность калмыцкого храма, виденного нами на пути в Астрахань, только здесь все было выдержано в более роскошном стиле. Внутреннее пространство в общем было светлым, окна размещались на продольных стенах, все скамьи выкрашены в белый цвет. С обеих сторон от двери по всей длине храма шли два ряда столбов, деля помещение на три равных части, две внешних и внутреннюю. Внутренняя часть уходила дальше в глубину, образовывая в конце несколько затемненное пространство. Здесь, напротив входа, находился алтарь с надставкой уступами, на которых стояли фигуры божков и который тут освещался зажженными светильниками. На стенах внешних отделений, между и под окнами, висели изображения божков: бурханов, или добрых духов – Джакджимуни, Абиды и Майдарина – в молитвенной позе со скрещенными ногами, фигура стоящего в угрожающей позе злого духа Эрлик-Кана. В центральной части и тут сидели жрецы, как в храме под Астраханью, в два ряда рядом друг с другом со скрещенными ногами, спиной к колоннам, лицом друг к другу и на похожих инструментах производили схожий грохот. Только здесь их было по шести в каждом ряду; они были также одеты в более величественные яркие наряды с очень своеобразными шестиугольными, заостренными, подвернутыми вниз полями шапками на голове; подвернутые части были вырезаны в форме готических окон и на каждом из этих заостренных полей было нарисовано по божку. У ламы справа от алтаря был звонок, у гелонгов тарелки, литавры, стоявшие на особой подставке, маленькие прямые рожки или большие конхи. Но музыка, которую они извлекали на этих инструментах, была тут еще более оглушительной, поскольку ее усиливали выдуваемые двумя гелонгами звуки пары стоявших на особых опорах труб длиной