Подольский насмешливо фыркнул.

Лагерь, почти проснулся, наполнился голосами, в том числе детскими. У рукомойников, которые вешались на стойки у задних стенок палаток, появились люди.

— Слушай, Матвей, — спросил Сергеев, — помнишь, когда я раненый лежал, сестричка за мной ухаживала? Ириной звали.

Матвей оглянулся через плечо, сверкнул черными глазами, и снова ссутулился.

— Помню, конечно. Ты ребенком интересуешься? Или ей?

— Считай, что всеми сразу, — сказал Сергеев не очень дружелюбно. Тон, которым Подольский задал вопрос, ему откровенно не понравился. — А что — есть ребенок.

— Нет, — отрезал Матвей, не оборачиваясь. — Ты пустышкой оказался. Или Бог не дал. А она — в кибуце под Киевом. Жива — здорова.

— Что-то я тебя не пойму, Матвей. Обидел я тебя чем?

— Ты тут не причем. Не бери в голову. — Сказал Подольский. — Зачем тебе лишнее?

— Лишнее? — подумал Сергеев, глядя на узкую спину Мотла, маячившую перед глазами. — Судя по твоему тону, дружище, совсем не лишнее. Чем-то я тебя зацепил. Может быть, вопросом своим сейчас — как по живой ране, подернутой корочкой. Значит, есть что-то, что я не знаю, а ты мне, как мужик мужику, ни за какие коврижки не скажешь. Гордость не позволит.

При отходе Сергеев еще раз восхитился местом, выбранным для лагеря. Стоило сделать полсотни шагов — и он исчезал, словно его и не было. Еще через полсотни шагов, лес прятал звуки и запахи.

По овражку, ведущему к тропе, он шли быстро, но на бег не переходили. Матвей бежать не мог, он даже от быстрого шага задыхался, и они были вынуждены делать остановки каждые двести метров, чтобы дать ему отдышаться.

— Не лети, — попросил Сергеев, — успеем. Чего ты с нами пошел? Мы и сами дорогу знаем.

— Не обращай внимания. — Дышал Матвей тяжело, как ныряльщик. Глаза у него были, как у больного пса — слезящиеся и красные. — Я в порядке.

— Что с тобой? — спросил Сергеев. — Не бережешь ты себя, Матвей. На кого Равви хозяйство оставит?

Подольский засмеялся, с присвистом втягивая воздух.

— Так он тебя звал. Ты же не идешь.

Между деревьями пронеслась целая стая крупных галок, оглашая лес хриплыми криками. Трава под ногами была скользкая, словно масло разлили. На подъеме Матвей даже упал.

— Я — то тут причем? — спросил Сергеев, помогая Матвею встать. — Это твое детище, тебе и распоряжаться. Со временем, конечно, дай, Бог, Равви долгих-долгих лет.

— Никак я не пойму, Миша, — сказал Подольский и сплюнул густую, тягучую слюну, — ты ж вроде парень опытный. Не новичок. Равви, слава Богу, жив и здоров, о нем не беспокойся. Его года не берут. А мне не о наследстве, мне о наследниках думать надо. А их нет.

— Шутишь, наверное. Ты же на добрый десяток лет меня моложе. Успеется еще о наследниках подумать.

Сергеев почувствовал, как Молчун тронул его за плечо. Он оглянулся и увидел, как парнишка отрицательно качает головой.

— Да, нет, — сказал Матвей, — тут уж разницы нет — моложе или старше. Я сам с Каховки, если помнишь. Я тебе рассказывал. А что после того, как смыло Запорожье, к нам вниз пошло, ты знаешь. Я и сам видел, как люди, попав на пару секунд в воду, сгнивали заживо. Кто за день, кто за неделю. И те, кто умирали за неделю, завидовали тем, кто умер за день.

Он опять споткнулся, почти потерял равновесие и сел, привалившись спиной к серому и мокрому стволу осины.

Сергеев оказался чуть ниже его по склону, как раз лицом к лицу, и натолкнулся взглядом на взгляд Подольского. И был этот взгляд полон такой беспросветной тоски, такой боли, что Сергеева сразу же бросило в холод. Словно кто-то невидимый задул ему под одежду снежной пыли — мелкой, с колючей ледяной крошкой.

— Там я чего-то и хватанул, — продолжил Матвей, глядя на спутников, но, если приглядеться, то скорее, мимо них, туда, где в низине уже начал скапливаться туман. — Что именно — я не знаю. Никто не знает. Что живой — это повезло. А вот с детьми… С детьми — определенность полная. Не будет у меня детей. Это я Ирину попросил, чтобы она с тобой спала. Ты — пришлый. Пришел, ушел — кто тебя помнит? А это был бы наш сын. И никто бы не знал, что он еще и твой.

— Я не знал, — сказал Сергеев растерянно, испытывая, почему-то, острое чувство вины, за те события двухлетней давности. За хриплые стоны, за жаркое белое тело на черной ткани расстеленного спальника, за легкий, сладковатый запах пота и женщины, который еще долго держался в его палатке, когда она уходила. Хотя чего тут было виниться? Он вспомнил ее торопливые, короткие поцелуи, как дрожали ее колени и губы. Каждый должен был получить то, что хотел. Только Матвей остался ни с чем, а, может быть, даже в минусе.

— Она от тебя ушла, — спросил Сергеев. — И за того случая? Из-за нас?

Подольский замолчал, несколько раз подряд моргнул, напомнив Михаилу сову, а потом сказал тихо:

— Нет. Я ее отослал.

— Не смог простить?

Матвей рассмеялся, словно закаркал.

— Не глупи, Сергеев. Ты-то тут причем? Это не мне ее, тут ей меня прощать надо!

У Сергеева на этот счет имелись свои воспоминания и соображения, но он решил не перечить.

— Зачем отослал?

— Чтобы она не видела, как я дохну! — просвистел посаженными легкими Подольский. — Чтобы я не имел причин для слабости!

— Брось, Матвей, — сказал прозревший за доли секунды Михаил, — чего б это тебе дохнуть?

Все стало на место. Отдышка, белый пух, покрывающий его голову, словно тело новорожденного птенца, красные пятна на щеках, морщины, изменившие лицо до неузнаваемости.

Сергеев развернулся и тяжело уселся рядом с Подольским. По другую сторону от Матвея сел Молчун. Вода на палой листве превращалась в ледяную пленку. Капли, стекавшие по стволу осины — в ледяные шарики. Их дыхание — в белые струи пара, выпадавшие влагой на одежду за доли секунды.

Не задумываясь, видит ли их кто-нибудь, Сергеев потащил из кармана сигареты и закурил. Влажный табак трещал от огня, дым был горек.

— И мне, — попросил Матвей.

Молчун ничего не просил, просто взял сигарету сам.

— У тебя рак? — спросил Сергеев.

— Хер его знает, — Подольский потер лицо ладонью, словно пытался разгладить сетку морщин, превращавших его в старика день ото дня. — Наш лекарь обстучал, обнюхал, но что он может? Оборудования нет, лекарств — нет. Ничего нет. Рак, конечно. Я десять килограмм за три месяца потерял. Волосы выпали.

— Ну, волосы от рака не выпадают…

— Брось, Миша, они у меня по всему телу выпали. Ты еще скажи, что это от неправильно питания.

— Боли есть? — спросил Сергеев, догадываясь, что услышит.

— Я второй месяц на морфии.