милость, и с удовольствием изучал поведение своих товарищей. Видел моральные страдания людей от разочарования в своих, как им казалось, незыблемых убеждениях. Они нестерпимо страдали от ложных, предательских показаний близких, любимых и даже родных, и, главное — от сознания своей невиновности: хотелось кричать, доказывать правоту, но на следствие никто не вызывал неделями и месяцами.

Несчастные требовали вызова. Писали, жаловались, рвались на верхние этажи для объяснений, в полной уверенности, что они здесь совершенно случайно. Пришлось это пережить и Жене, и узнать, почему эти невинные, по их убеждениям, жертвы, наконец, дождавшись следствия, с первого же раза, приходя от следователя, в безутешных рыданиях падали на кровати. Наконец, пришло время и Комарова. Несмотря на то, что он впервые оказался под следствием, да и в тюрьме НКВД, он, как ему казалось, не растерялся. К своему удивлению, эта необычайная обстановка была воспринята им, как очередной выезд в те исследовательские экспедиции по таинственным лабиринтам азиатских горных ущелий, куда он так часто выезжал, только с какой-то несоизмеримо возвышенной целью и величайшей ответственностью.

При первых встречах следователь оказался очень любезным и, к удивлению Жени, хорошо осведомлен о жизни, характере и деятельности его товарищей по службе и даже о некоторых из близких друзей. Заботливо осведомился о здоровье Комарова и его благополучии в камере, и Женя охотно на все ответил. Ему даже казалось, что вот пройдет неделя, две; одна или две такие любезные беседы, какие он провел с удовольствием, и он после этого, счастливый, с сердцем, переполненным дорогих впечатлений, возвратится к своей семье. Но увы, настроение следователя при последующих разговорах изменилось, как глубокой осенью тихие солнечные дни меняются на хмурую, колючую непогодь — это уже были допросы.

Дело в том, что следователь после вдохновенных высказываний Комарова о своем уповании и христианском мировоззрении — за чашкой душистого чая, вдруг резко перешел к конкретным расспросам о молодежных общениях и фамилиям друзей. При этом сердце Жени болезненно кольнуло, когда он услышал фамилии Миши Шпака и Баратова. Женя растерялся, умолк и был поражен, откуда было известно следователю все, до мельчайших подробностей, о некоторых молодежных общениях. Преобразилось и лицо следователя. Из открытого, светлого, приветливого — оно превратилось в неподвижное, мрачное, с глубокой стрелкой между бровями, из-под которых вспыхивали молнии гнева.

Такой переменой Женя был просто ошеломлен и растерянно, с болью в груди, подтвердил следователю некоторые детали, одного из молодежных общений. Когда же речь дошла до фамилий дорогих друзей, он поник головой и не мог вымолвить ни слова — язык онемел. Вместе с требованиями следователя, какой-то внутренний голос убеждал его: «Коль уже подтвердил обстоятельства общения, должен назвать и фамилии».

Закрыв лицо руками, Женя про себя в отчаянии выдохнул: «Господи, да ведь это же предательство!..»

Телефонный звонок нарушил напряженную тишину. Следователь раздраженно ответил кому-то в трубку, выругался от досады, но вынужден был следствие перенести на следующий день. Это было, безусловно, вмешательством Господа. Женя сердечно поблагодарил Его за такую милость (по возвращении в камеру) и просил Бога вразумить его, и укрепить в борьбе.

Следствие после этого превратилось в настоящее сражение. Комарова водили на допрос, главным образом, ночами, используя воспаленное состояние организма от принудительного лишения сна, но удивительное действие Духа Святого преобразило Женю.

На смену растерянности и наивности в понимании происходящего, пришла от Господа твердость духа, ясность ума, решительность в поступках, мудрость в ответах.

Следствие затянулось на продолжительное время. У Жени рассеялось представление о скором и триумфальном возвращении в семью. Вскоре он безошибочно понял, что ему предстоит генеральное сражение за, исповедуемую им, Истину Божью, и не в этом коротком периоде следствия, а в многолетних скитаниях среди отверженных, разложившихся в грехах людей, по тернистой, кровавой тропе христиан-страдальцев. Чувство великой ответственности не только за личную нравственную чистоту, но и за непоколебимость общего дела Царствия Божья в своей стране, с каждым днем ложилось на его плечи все больше и больше.

После каждого допроса он, с торжеством в душе, как на крыльях, с верхних этажей спускался в душную камеру тюремного подвала. Дух Божий со всей ясностью открывал ему, что та великая вековая победа евангельской истины, как во всем мире, так и в нашей стране, слагается из личных побед каждого христианина и христианки, в том числе и побед, одерживаемых им.

Это сознание придавало ему большую твердость в уповании и вселяло радость в душу, помогало переносить те насилия, какие применялись к нему в ходе допросов. Почти всегда он делился со своими товарищами-арестантами, рассказывая о победах мудрости Божией на следствии. Арестанты с большим вниманием слушали его и получали, в свою очередь, тоже ободрение, так что лица многих прояснились. Некоторые, подражая ему, даже молились, каждый соответственно своему вероисповеданию.

Наконец, после нескольких месяцев, хотя и с чувством неудовольствия, следователь объявил Комарову, что следствие по его делу закончено, но суда не будет, и судьбу его будет решать особое совещание при НКВД.

Вскоре после этого Женю неожиданно перевели в общегородскую тюрьму. При расставании арестанты обнимали его, как самого близкого, дорогого человека, а некоторые не могли удержать слез.

Условия в городской тюрьме были совершенно иными, иной был и состав людей. Огромная камера, утопая в полумраке густого табачного дыма, гудела от многолюдья. От едкого испарения и беспрерывного, беспорядочного движения арестантов по камере, бетонный пол был покрыт какой-то слизью, что дополняло и без того ее кошмарный вид.

Однако, несмотря на многоголосый гомон, когда завели Женю Комарова, в камере воцарилась на мгновение тишина.

— А ну, парень… эй ты… канай сюда…давай сюда сидор — прорвались вдруг с разных сторон надрывные, неприятные Жене, слова. Мешок с пожитками он, действительно, подал в чьи-то протянутые руки, а сам, найдя сухой от грязи уголок, склонился на колени для молитвы. Молился он горячо, вдохновенно, тихо про себя, прося у Господа силы и христианского терпения для всего, что встретится в этом вертепе, как он мысленно назвал его.

Возле окна, на мягкой подстилке, сидела группа молодых парней, внимательно наблюдавших за Женей, и после молитвы они позвали его к себе, расспрашивая о всем, что их интересовало. Женя, присаживаясь, видел, что от его мешка осталась только сумка с продуктами, но сделал вид, что не замечает грабежа, спокойно сел и последовательно, кратко рассказал о себе.

Узнав, что Комаров верующий, собеседник не преминул задать ему самые разнообразные вопросы, пытаясь подчас, нелепыми анекдотами засвидетельствовать и о своей причастности к религии. У большинства из них пестрели на теле вытатуированные распятия