— До свидания, Джейн! До свидания, Роберт.

— До свидания, Кристофер… И позаботьтесь об Эмме, — заставил себя добавить Роберт.

В Лондон они мчались на недопустимой скорости. Стрелка спидометра ползла все выше и выше. Восемьдесят, девяносто, сто…

— Хочешь попасть в беду? — сказала Джейн.

— Я уже попал, — коротко ответил Роберт.

— Поругался с Эммой?

— Ты угадала…

— Ты чем-то недоволен. В чем дело?

— Сую нос в чужие дела. Учу жить. Во все вмешиваюсь. Стараюсь хоть сколько-то вразумить, вообще-то, далеко не глупую девушку. И выглядит она ужасно. Она выглядит больной.

— С ней все будет хорошо.

— В последний раз, когда я ее видел, она была смуглая, как цыганка, волосы чуть не до пояса, она сияла, светилась, словно спелый персик. — Он вспомнил, как поцеловал ее, прощаясь, — вспомнил вкус этого поцелуя. — И почему только люди по собственной воле Бог знает что с собой делают?

— Не знаю, — сказала Джейн, — но, может, Кристофер всему виной.

— Ты, кажется, нашла с ним общий язык. Уж не говоря о том, что влюбилась в него.

Джейн проигнорировала это высказывание.

— Он умный, — сказала она. — Целеустремленный. Амбициозный. Я думаю, он далеко пойдет. Но один.

— Ты хочешь сказать — без Эммы?

— Да.

Даже в час ночи Лондон был полон огней и движения. Они свернули на Слоан-стрит, объехали Слоан-сквер и поехали по узкой дороге, которая вела к переулку, где жила Джейн. У домика он выключил мотор, и стало очень тихо. Свет от уличных фонарей падал на камни мостовой, на блестящий капот автомобиля, золотил светлые волосы Джейн. Роберт только сейчас почувствовал, как он устал. Он полез в карман за сигаретами, но Джейн его опередила. Она вставила сигарету ему в рот и чиркнула зажигалкой. Глаза ее в полутьме казались большими и таинственными, под изгибом нижней губы темнела ямка.

Она погасила зажигалку.

— Кошмарный получился вечер. Это я во всем виноват.

— Не извиняйся. Что-то посмотрели — всегда интересно.

Роберт снял кепку и швырнул ее на заднее сиденье.

— Как ты считаешь, какие у них отношения? — спросил он.

— Откуда мне знать, дорогой.

— Но она влюблена в него?

— Я бы сказала — да.

Минуту-другую они сидели молча. Потом Роберт потянулся, расправил затекшую спину — поездка была такой долгой.

— Мы ведь так и не поужинали. Не знаю, как ты, а я голоден.

— Могу приготовить тебе взбитую яичницу, если хочешь. И большой стакан виски со льдом.

— Не откажусь…

Они тихонько рассмеялись. Ночной смех, подумал Роберт, приглушенный смех в подушки. Он обвил левой рукой ее шею, запустил пальцы в ее волосы, наклонился и поцеловал в губы. Ее мягкие, свежие, прохладные губы раскрылись, и он бросил сигарету и крепко прижал ее к себе. Потом, оторвавшись от ее губ, спросил:

— Чего мы ждем, Джейн?

— Одно препятствие есть.

Он улыбнулся.

— Какое же?

— Я. Я не хочу начинать то, что чуть раньше или чуть позже, но кончится. Не хочу больше страдать. Даже из-за тебя, Роберт, хотя, Господь тому свидетель, — я очень тебя люблю.

— Я не причиню тебе страданий, — сказал он и поцеловал темное пятнышко под ее губой. Он был уверен, что никогда не причинит ей горя.

— И прошу тебя — забудем о Литтонах, — сказала она.

Он поцеловал ее в глаза и в кончик носа.

— Обещаю. Больше никаких Литтонов, — сказал он и выпустил ее из объятий. Они вышли из машины и, улыбнувшись друг другу, бесшумно закрыли дверцы. Джейн отыскала ключ, Роберт взял его и открыл дверь, они вошли, Джейн включила свет и стала подниматься по лестнице. Роберт тихо притворил парадную дверь и пошел следом за ней.

Жить летом в Милтон-Гарденс было одно наслаждение. В конце жаркого, душного июньского дня, полного сумятицы сделанных и несделанных дел, и после поездки по загазованной Кенсингтон-Хай-стрит пройти в парадную дверь старого дома и захлопнуть ее за собой — это была чисто физическая радость. Дом всегда был полон прохлады. В нем витал запах цветов и навощенных полов, а каштаны за окнами в июне одевались в такую густую листву, прочерченную бело-розовыми свечами, что закрывали соседние дома и приглушали уличное движение, и только изредка пролетавший в небе самолет мог нарушить вечерний покой.

Сегодняшний день служил классическим примером. Ночью где-то вдали прогрохатывал гром и температура ползла вверх по мере того, как надвигались тучи. Город изнемогал от жары под этим апокалиптическим небом. Аллеи парков к июню покрылись толстым слоем пыли, затоптанная трава побурела, воздух был не свежее воды в ванне, после того как в ней помылись. Но здесь, дома, у Хелен на лужайке работали разбрызгиватели, и свежий влажный воздух лился через открытую дверь в коридор и приветствовал Роберта сразу у входа.

Роберт положил шляпу на кресло, взял свою почту и окликнул Хелен.

На кухне ее не было. Роберт прошел через холл, спустился по ступенькам на газон — она была там, с чашкой чая на подносе, с книгой — она лежала нераскрытой — и корзинкой для рукоделия. На Хелен было открытое платье и сандалии на веревочной подошве; от солнца у нее на носу выступили крупные веснушки, как будто на нее брызнули краской. Сняв пиджак, он пошел к ней по траве.

— Застал меня за ничегонеделанием, — сказала Хелен.

— И это приятное зрелище. — Роберт повесил пиджак на спинку кованого железного стула и плюхнулся на него. — Ну и денек! В чайнике что-нибудь осталось?

— Нет, но сейчас я тебе приготовлю.

— Я могу и сам сходить, — без особого энтузиазма отозвался Роберт.

На это гипотетическое предложение ответа он не получил. Хелен молча встала, взяла чайник и ушла в дом. На столике стояла тарелка с печеньем, он взял одно и начал есть, другой рукой ослабляя узел галстука.

Газон под искусственными дождиками лежал зеленый и густой. Пора его стричь. Роберт откинулся на спинку стула и закрыл глаза.

Прошло уже полтора месяца с тех пор, как он в поисках Эммы Литтон посетил Брукфорд, а от нее не было ни слова. Поговорив с Маркусом и Хелен, он написал Бену о том, что Эмма в Брукфорде, с Кристофером Феррисом, которого повстречала в Париже. Что она работает в местном театре. Что она здорова. И все, больше он ничего не написал. К удивлению Роберта, Бен поблагодарил его за письмо, правда, не непосредственно его, а в приписке к письму Маркусу. Письмо было чисто деловое, отпечатанное на машинке на красивом бланке Мемориального музея изящных искусств имени Райана. Ретроспективная выставка Бена Литтона закончилась. Она имела громкий успех. Теперь в музее новая экспозиция — посмертная выставка рисунков пуэрториканского гениального художника, который ужасно бедствовал и недавно умер на чердаке в Гринвич-Вилледже. Они с Мелиссой воспользовались предлогом и съездили в Мексику. Он намеревается снова взяться за работу. Когда возвратится в Лондон, не знает. «Остаюсь преданным тебе Беном». А ниже, под подписью, неразборчивым почерком самого Бена было приписано: