Вы далее говорите, что не хотите себя спасать. Но ваше спасение – не в ваших руках. Если мы, ваши судьи, не сделаем все возможное для вашего спасения, тщательно следуя букве закона, получится, что мы не спасем закон. Разумеется, у нас есть ответственность перед обществом, суровая и изнурительная ответственность оберегать его от насильников и убийц. Однако на нас равная ей ответственность спасать вас, обвиняемый, от вас же – в случае, если вы сейчас или прежде были не собой в той мере, в какой закон понимает бытие собой. Ясно ли я выражаюсь?

Дмитрий молчит.

– Это о вопросе оправдания, от которого вы отказываетесь. Перехожу к вопросу о помиловании, от которого, с ваших слов, вы также отказываетесь. Позвольте сказать вам как мужчина мужчине, Дмитрий: я в силах понять ваше желание вести себя достойно и принять приговор безропотно. Я в силах понять ваше нежелание позориться перед публикой, пресмыкаясь перед законом. Но именно по этой причине имеются адвокаты. Поручая адвокату защищать ваши интересы, вы позволяете ему принять на себя любой срам, какой проистекает из этой защиты. Как ваш представитель он и пресмыкается, так сказать, сохраняя ваше драгоценное достоинство. Итак, позвольте спросить: почему вы отказываетесь от адвоката?

Дмитрий прокашливается.

– Плевал я на адвокатов, – говорит он и сплевывает на пол.

Вмешивается первый присяжный.

– Судья допустил возможность, что вы, возможно, не в себе – в том виде, в каком это понимает закон. К сказанному им позвольте мне добавить, что плевание в суде есть нечто такое, чего человек, пребывая в себе, не сделает.

Дмитрий смотрит на него в упор, ощерившись, как животное в клетке.

– Суд может назначить вам адвоката, – продолжает присяжный. – Еще не поздно. Это в силах суда. Мы можем назначить адвоката и отложить это заседание, чтобы у адвоката было время полностью ознакомиться с делом и решить, как лучше всего действовать дальше.

По толпе пробегает разочарованный ропот.

– Судите меня! – кричит Дмитрий. – А если не осудите, я себе глотку перережу. Повешусь. Вышибу себе мозги. Вы не сможете меня остановить.

– Поберегитесь, – говорит присяжный. – Мой коллега уже признал ваше желание выглядеть достойно. Но, угрожая суду, вы ведете себя недостойно. Напротив – вы ведете себя как безумец.

Дмитрий готов ответить, но судья вскидывает руку.

– Молчите, Дмитрий. Мы все примкнем к вашему молчанию. Помолчим вместе, пусть наши страсти утихнут. После чего рассудим спокойно и разумно, как действовать дальше.

Судья складывает руки и закрывает глаза. Его коллеги делают то же самое. Люди в зале один за другим складывают руки и закрывают глаза. Он, Симон, неохотно следует их примеру. Проходят секунды. Где-то внизу хнычет ребенок. «Пусть наши страсти утихнут, – думает он, Симон. – какую страсть ощущаю я сам, помимо страсти раздражения?»

Судья открывает глаза.

– Итак, – говорит он. – Не оспаривается, что покойная Ана Магдалена скончалась в результате действий обвиняемого Дмитрия. Суд предлагает Дмитрию рассказать эту историю – историю четвертого марта его глазами; для протокола: довожу до всеобщего сведения, что рассказ Дмитрия будет приравнен к самооправданию. Вам слово, Дмитрий.

– Когда лиса держит гуся за горло, – говорит Дмитрий, – она не говорит ему: «Дорогой гусь, в знак моей милости я дам тебе возможность уговорить меня, что ты вовсе не гусь». Нет, лиса откусывает гусю голову, рвет ему грудь и ест его сердце. Вы держите меня за горло. Ну же. Оторвите мне голову.

– Вы – не зверь, Дмитрий, и мы – не звери. Вы – человек, и мы – люди, которым доверили задачу достижения правосудия или, по крайней мере, его подобия. Примкните к нам в этом деле. Доверьтесь закону, его проверенным и испытанным порядкам. Расскажите нам свою историю, начиная с покойной Аны Магдалены. Кем Ана Магдалена вам приходилась?

– Ана Магдалена была учителем танцев и женой директора Академии Танца. Академия Танца занимает этаж над музеем, в котором я служил. Я видел ее ежедневно.

– Продолжайте.

– Я любил Ану Магдалену. Я полюбил ее с первого взгляда. Я преклонялся перед ней. Я на нее молился. Я целовал землю, по которой она ступала. Но она не желала иметь со мной ничего общего. Она считала меня неотесанным. Она смеялась надо мной. И я ее убил. Я надругался над ней, а затем удавил. Вот и все.

– Это не все, Дмитрий. Вы преклонялись перед Аной Магдаленой, вы на нее молились и все же изнасиловали и удушили ее. Нам это трудно понять. Помогите нам. Когда женщина, которую любят, отвергает влюбленного, это задевает его чувства, но, уж конечно, он не бросается убивать эту женщину. Должна быть какая-то дополнительная причина – нечто наверняка случилось в тот день и направило ваши действия. Расскажите подробнее, что произошло в тот день.

Даже со своего места он, Симон, видит, как лицо Дмитрия заливает яростью, видит, как пылко хватается Дмитрий за микрофон.

– Приговорите меня! – орет он. – Покончим с этим!

– Нет, Дмитрий. Мы здесь не для того, чтобы подчиняться вашим приказам. Мы здесь для того, чтобы вершить правосудие.

– Вы не можете вершить правосудие! Вы не способны измерить мою вину! Она неизмерима!

– Напротив, именно за этим мы здесь: измерить вашу вину и решить, какой приговор ей подойдет.

– Как шляпа – голове!

– Да, как шляпа – голове. Вершить правосудие не только по отношению к вам, но и по отношению к вашей жертве.

– Женщину, которую вы именуете моей жертвой, не заботят ваши дела. Она мертва. Ее нет. Никто ее не вернет.

– Напротив, Дмитрий, Ана Магдалена есть. Она сегодня с нами, здесь, в этом театре. Она преследует нас, в особенности – вас. Она не уйдет, пока не получит удовлетворения в том, что справедливость восторжествовала. Следовательно, расскажите нам, что случилось четвертого марта.

Отчетливо слышен треск: корпус микрофона в руках у Дмитрия ломается. Слезы текут из его зажмуренных глаз, словно вода, выжатая из камня. Он медленно качает головой. Доносятся сдавленные слова:

– Я не могу! Не буду!

Судья наливает воду в стакан и дает конвоиру знак передать стакан Дмитрию. Тот шумно пьет.

– Можем продолжить, Дмитрий? – спрашивает судья.

– Нет, – говорит Дмитрий, и слезы теперь текут ручьем. – Нет.

– Тогда сделаем перерыв, чтобы вы успокоились. Возобновим заседание сегодня в два пополудни.

Из зала доносится неудовлетворенное бурчание. Судья резко стукает молотком.

– Молчать! – требует он. – Это не развлечение! Одумайтесь! – И уходит со сцены, а следом за ним и присяжные – и конвоир, толкая перед собой Дмитрия.

Он, Симон, вместе с толпой стекает по лестнице. В фойе он с изумлением натыкается на брата Инес Диего – и Давида с ним.