Проезжали мы сёла, городишки горные, но цивилизованные вполне. И дорога протянулась в 1,5 часа. Узнал я, насколько мягче бывает поездка стоячая в автобусе в сравнении с поездкой сидячей в машине легковой, где повороты все к тошноте зовут настойчиво.

От Маскелии встали к нам пассажиры сломавшегося автобуса, и теснота получилась исключительная.

В Хэттоне был часовой отдых. В печали рассматривал я Олин глаз. Опухоль вокруг него посинела, боли приносила жгучие. Веко опускать приходилось пальцами. Оля теперь не снимала очки тёмные – прятала болячку от пыли и внимания людей.

В 13:00 выехали из Хэттона и через два с половиной часа сидели уже в гостинице в Канди – столице горного Цейлона, в центре острова. Об этом месте, надо полагать, указано в Рамаяне: «Ланка, столица царства Раваны, была городом дворцов, храмов и садов; её дома, улицы и крепостные стены были богато украшены разнообразными предметами роскоши, попавшими в руки Раваны во время его несчётных походов. Нарядная одежда и поведение жителей свидетельствовали о благосостоянии властителя страны. В городе постоянно слышалась музыка, повсюду раздавались гимны и песни, прославлявшие Равану. И посреди всего этого великолепия сверкал, как бриллиант, дворец Раваны, тщательно охраняемый ракшасами [31] . В залах дворца едва хватало места для дорогих безделок и реликвий, напоминавших о победах Раваны, а его собственные покои утопали в золоте и драгоценных камнях» {34} . О демонах прошлого напоминают теперь лишь малые скульптуры на старых храмах. Сейчас индусам и буддистам указана здесь святость; дворцы Будде отданы.

Комнату выбрали мы просторную, чистую. Вся грязь получилась от нас самих. Вещи многие нестираны были или недосушены (из-за частых переездов и влаги), а потому запахи издавали скверные. Кроме того, от рюкзаков наших разбежалось два длинных атлетичных таракана – мы их привезли из Далхуси: одного в пакете с шампунем, другого – в аптечке.

Центр города здесь, как и в Бхубанешваре, устроен вокруг озера с островом посередине, но в Канди туризм объявлен несравнимо явственнее – по берегам всем рассыпаны гостевые дома, отели, среди которых есть дорогие – в них, за изгородью, подле бассейна лежат на топчанах белые тела.

День в номере нашем – 950 рублей; цена эта не от удобств, но от вида за стеклянной стеной (на озеро).

В отеле нашем объявлена опасность от обезьян; они (по рассеянности постояльцев) в окошко забраться могут и – хвать, что приглянулось; поймать не сможет ни один полицейский.

Вообще животных, в свободе пребывающих, много нашлось по Канди. Спустившись к озеру для прогулки, обнаружили мы нечто, нам непривычное для центра большого города. На опрокинутом в воду стволе почивал толстый линяющий варан, которого Оля поначалу сочла крокодилом. Подле него по веткам, к озеру притопленым, лежали черепахи, сидели вороны. На соседнем деревце (так же в воду опрокинутом) лежал варан молоденький; по частым веткам сидели бакланы и чёрные диковинные птицы с длинной, гнущейся шеей. Сидели они молча, от бездвижности отвлекались лишь для того, чтобы наклониться вперёд, приподнять хвост и сплюнуть плотной струёй фекалий. В стороне, по берегу, стояли цапли, толстый пеликан. Ещё дальше в окружении голубей сидела на камнях обезьяна. Зверинец этот устроен был естественно – без ограждений и крыльев подрезанных. Когда я к варану спустился – для лучшей фотографии, некому было меня окрикнуть – напугать или облагоразумить. Варан в беспокойстве начал оглядываться ко мне; тревожить его бо́льшей близостью я не захотел.

В дальнейшей прогулке встречали мы птиц разнообразных, названия которым не знали. Варанчика видели, к берегу подплывавшего и чёрный жгут языка высовывавшего. В озере плыли местные утки-Несси – голову на шее длинной выставившие, а тело для неопознанности в воде спрятавшие.

Мир этот озёрный был тесно окружён доро́гой. Грохочут автобусы, грузовики, спешат тук-туки, сигналят машины; прогулка по тротуару, вдоль берега, неприятной получается – дышать сложно от пыльности, загазованности. Нет помощи от деревьев (пусть бы комель у некоторых в десять обхватов стоял).

Вечером, оставив Олю для отдыха в комнате, ушёл я на вокзал железнодорожный – билеты купить в Коломбо. Идти пришлось по шпалам, и доволен я был тем, что впервые увидел шпалы, уложенные не для поездов только, но так же и для пешеходов – промежутки между ними удобные были для шага обычного. Сколь чудесной стала бы Кругобайкальская дорога, если бы устроились там ланкийские рельсы… (А так – многочасовое семенение, до боли головной утомляющее.)

На вокзале очередь была лишь в окошко для третьего класса. Окошко первого и второго класса значилось заброшенным. Пришлось звать кассира – отозвался он не сразу, в отсутствии своём извинился. От него узнал я расписание поездов и то, что билетов в продаже сохранилось много; торопиться с покупкой нужды нет. Решил я на вокзал вернуться завтра – к тому времени выбрать наилучший час отправления (в отсчёте от самочувствия Оли).

Ужинали мясом.

Спать устроились пораньше.

(Зуб Будды хранится в Канди с 1592 года; за эти столетия нашлось много желающих зуб этот похитить, уничтожить.)

Ночью палец мой пропах. Событие неприятное. Излишне много скопилось гноя.

День сегодняшний Оле оставлен был на отдых. Я же отправился гулять по холмам, окружившим озеро Канди. По ним ограждены для платного входа парки.

В кратких перелесках отдых был и отъединение для ланкийских пар. Идиллическим представилось соседство девушки и парня, на скамейке сидевших, взглядами ласкающихся, рис с овощами с газетки пальцами подъедающих.

Подлинно интересным оказался заказник Удаваттакеле – по безлюдию своему давший мне прогулку приятную.

Вот уж где москиты свободу до тела моего получили!

Ухоженности в парке мало. Только таблички поставлены аккуратно. Многие тропы в дикости, забыты.

Привлечённый ступенями в зарослях, сошёл я с дороги, но обнаружил, что лесенка быстро оканчивается. Вопреки этому продолжил подъём; в пути встречал обтресканные камни других, отъединённых ступеней. Между ними изредка просматривалась тропа.

Земля листьями сухими закрыта плотно, и шагать приходится в страхе – ждёшь укуса змеиного. Пахнет осенью и цветеньем одновременно.

Шёл я вверх, на холм, увлечённый бестропьем. Всюду толстыми макаронами протянуты деревья – вскручены, перекручены, друг другом оплетены.

Всякое подозрение о тропе исчезло. Дивиться приходилось – к чему устремлены были ступеньки, в сторону эту меня обратившие? Брёл я по-прежнему вперёд – без разбора направлений, движением самим довольствуясь. Благо лес здесь не густой. Только паутины из лиан мешали.

Парк этот зелен, но пригородность чувствуется в нём неодолимо. И шум моторов доносится, и живности здесь нет – пусты переходы лесные от шорохов, скрежета. Выпотрошенный лес. Отзвуком иных джунглей были крики птиц; жутко делалось, когда невидимое горло начинало вдруг с макушек трещать надрывно пожарной сиреной. Я замирал и ждал невольно, что начнётся от звука такого оглушающего опасность какая-нибудь или тревога, но ничего не происходило.