— Только этого мне не хватало! Интересно, на ком остановила свой выбор моя обожаемая мать?

— Она не назвала мне имя жениха, ни откуда он родом, как я ни просил ее, — сказал Митридат.

— Тебе придется постараться, дорогой брат, и вызнать все о моем предполагаемом суженом, — заявила Антиоха. — От этого зависит наше с тобой будущее!

Антиоха с улыбкой сообщницы поцеловала Митридата в щеку. Она поведала ему также, что мать последнее время перестала откровенничать с нею, как-то странно отдалилась от нее без упреков и объяснений.

— Впрочем, — добавила Антиоха, — и я таю от нее, что испытываю страсть к старшему брату. Мы обе увлечены тобой, Митридат, и нас обоих гложет ревность. Чем это кончится — не знаю, но вряд ли чем-то хорошим.

Митридату не понравилось мрачное настроение сестры и он постарался утешить ее как мог.

Он хотел также зайти к Статире. Но Антиоха отговорила его, сказав, что сама расскажет ей обо всем.

— Это поможет мне влезть в доверие к Статире, — призналась она.

В течение последующих нескольких дней Митридат всячески старался вызнать у матери, за кого она решила выдать замуж Антиоху. Он подкреплял свое упрямое любопытство тем, будто его беспокоит, достаточно ли знатен человек, избранный матерью в мужья Антиохе, не враждовал ли он или его родственники с Понтийским царством. Да и хорош ли он внешне — ведь Антиоха такая красавица!

— Можно подумать, ты сам наметил Антиоху себе в жены и не хочешь ее никому уступать, — с небрежным смешком промолвила как-то царица.

Она не заметила смущение сына, того, как он поспешно отвел глаза только потому, что к ней в этот момент подступил Дионисий с какими-то счетами и расписками. Это заставило Лаодику удалиться вместе с Дионисием туда, где обычно разбирались подобные дела и куда царица так не любила наведываться.

Тогда Митридат отважился на последнее, как он полагал, самое верное средство разузнать все у матери на ложе любви. В одну из ночей сын вновь проник в материнскую спальню.

— Обними же меня, дорогой, любимый… Обними крепче, как умеешь только ты один. Пойми, мы должны предаваться любви не так, как все прочие, а с куда с большей страстью, раз уж мы зашли так далеко! — шептала Лаодика, отдаваясь сыну на широкой постели за кисейной занавеской.

Из сада доносился смех рабынь; стрекотали в ночи цикады; шелест листвы, колыхаемой ветром, напоминал шум набегающих морских волн.

Царице казалось, что давно ушедшая юность вдруг вернулась к ней под покровом темноты, что она снова в милой ее сердцу Селевкии, в отцовском дворце. И рядом с ней прекрасноволосый Агамед-родосец, ее первая любовь. Ей хотелось думать, будто одна из ее глупых записок наконец-то тронула сердце красивого педагога и соединила его с ней на этом ложе.

Царица почти верила в реальность воссозданной мечты, утопая в водовороте блаженства, видя склоненное над собой юношеское лицо с гордым носом и властными губами в обрамлении густых кудрей.

Любовникам было жарко, их сплетенные в тесном объятии тела стали влажными от пота.

В сладостном порыве, не помня себя, Лаодика прижала к себе сына и покрыла его лицо поцелуями. Счастливые слезы стекали у нее по щекам.

— Мой Агамед! — исступленно шептала царица. — О мой любимый Агамед! Наконец-то ты со мной!

Митридат был удивлен, услышав это мужское имя. Он решил, что мать опять сравнивает его с каким-то эпическим героем.

Пока они лежали, отдыхая от ласк, Митридат размышлял о том, как лучше в отвлеченной беседе незаметно перевести разговор на Антиоху и ее жениха. Но сначала надо начать эту беседу. И Митридат уже открыл было рот, но мать опередила его.

— Я знаю, мой любимый, как нам избавиться от слухов и кривотолков, — сказала царица, положив голову сыну на грудь. — Нам нужно узаконить наши отношения.

— То есть как узаконить? — не сразу понял Митридат, занятый своими мыслями.

— Мы должны стать законными мужем и женой, — пояснила Лаодика, — тогда нам не придется скрываться, стыдиться и прятать таза. Представляешь, как хорошо нам будет!

Митридат от изумления не сразу нашелся, что сказать.

Это невозможно! — воскликнул он, сев на постели и отстранив руки матери, хотевшей его обнять. — Это дико!.. Это чудовищно!.. Как такое тебе могло прийти в голову!

— Разве нам плохо вдвоем, Митридат? — спрашивала Лаодика, умоляюще сложив руки. — Разве ты не любишь меня? Не жаждешь как женщину?..

— Страсть — это одно, а брак — совсем другое, — говорил Митридат, подкрепляя свои слова возмущенными жестами. — Я твой сын, пойми же это! Ни один человек в Синопе не одобрит подобного брачного союза, клянусь чем угодно! Более того, нас будут осуждать за это на каждом углу, в каждом доме.

— Я знаю, как утихомирить страсти, — спокойно возразила Лаодика, поглаживая бедро Митридата, словно стараясь этим его успокоить. — Я скажу, что ты не сын мне, что мой настоящий сын был убит Багофаном два года тому назад. Тем более, что многие видели голову того несчастного, привезенную хазарапатом, и ни у кого тогда не возникло подозрения, что это не ты — такое было сходство. Мне нетрудно будет доказать все это. Конечно, с твоей помощью, Митридат.

Сын молчал, взирая на мать. Услышанное не укладывалось у него в голове.

— Ты по-прежнему останешься царем, и имя у тебя будет то же самое, — шептала Лаодика, переплетая свои ноги с ногами Митридата и страстно прикасаясь к нему. — Из меня получится прекрасная любящая жена, вот увидишь, мой дорогой. Наше счастье будет зависеть лишь от нас двоих. И кто знает, может, я рожу от тебя ребенка, сына или дочь. Признаться, мне очень хочется этого. Все, что я хочу, — это засыпать и просыпаться счастливой.

Мысли Митридата окончательно перепутались после последних слов матери. Он был готов поверить, что спит и видит все это во сне. Ему казалось, роковая история мифического царя Эдипа воплощается наяву и страдания, перенесенные сыном Лаия, уготованы и ему, Митридату.

— Я шокировала тебя, извини, — улыбнулась Лаодика, пригладив растрепанные волосы сына. — Поговорим об этом утром на свежую голову, а теперь предадимся-ка лучше более приятному занятию.

Однако прежнего пылкого любовника будто подменили: уста его словно окаменели, руки лежали неподвижно, в теле не чувствовалось всепоглощающего желания.

Сын охотней забрался бы под одеяло, если бы не настойчивое желание Лаодики вновь соединиться с ним. Ее ласковые умелые руки завладели расслабленной мужской плотью.

Митридат, которому было лень пошевелиться, завороженный, наблюдал, как у него на глазах растет и вытягивается его трепетный разгоряченный жезл, в эти упоительные мгновения казавшийся ему символом мужской силы, источником наслаждения, почти священным предметом, перед которым должны пасть ниц все женщины мира.

Та, что склонилась над жаждущим женского чрева фаллосом, лаская его языком и осыпая поцелуями, в этот миг представлялась Митридату Иокастой, супругой и матерью царя Эдипа.