— Что? — Пьетюр выключил пылесос.

— Телефон. Возьмешь трубку?

— Слушаюсь, начальница.

— Пьетюр Каурасон? — спросил голос в телефоне.

— Я.

— Междугородная. Алло, алло. Город. Пьетюр Каурасон у телефона.

Треск.

— Пьетюр Каурасон?

— Да, я. С кем я, прошу прощения, говорю?

— Я звоню тебе, Пьетюр Каурасон, не затем, чтобы представляться, — ответил голос. — Я звоню тебе, чтобы сообщить: здешние жители в ужасе от той клеветы, которую ты ни за что ни про что возвел на них. Многие приняли твои писания так близко к сердцу, что боятся выходить на улицу, вот как ты их ославил. Мне, видимо, надо бы тебя с этим поздравить. Надеюсь, что гонорары за твои опусы пойдут тебе и твоему семейству впрок. Порочить людей ты мастер.

И отбой. Пьетюр еще какое-то время прижимал трубку к уху, словно ожидая продолжения разговора, но слышался только треск.

— Кто это звонил? — крикнула из кухни Вальгердюр.

— По-моему, я уже это слышал, — сказал Пьетюр и положил трубку.

— Кто это был? — повторила она.

— Какой-то идиот паршивый, — тихо ответил он.

— Кто-кто?

— Какой-то осел из Города, — произнес он и включил пылесос.

— Откуда ты знаешь, что он из Города? — спросила она, но вопрос потонул в шуме пылесоса или был всосан им.

— Вспомнил! — через некоторое время воскликнул Пьетюр и выключил пылесос. — Вспомнил.

— Что вспомнил? — спросила Вальгердюр, меся тесто.

— Это глава из моей книги, — ответил он и направился на кухню.

— О чем ты? — Она оторвала взгляд от теста.

— Тот, что звонил, прочитал мне главу из книги.

— Кто это был?

— Не знаю. Он не назвался. Прочитал главу почти слово в слово и повесил трубку. В точности как в книге сказано.

— Н-да, — вздохнула она, продолжая месить тесто. — А зачем ему это понадобилось?

Он не ответил. Присел на краешек кухонного стола, уперся одной ногой в пол и принялся качать другой. Отщипнул кусочек теста и сунул в рот.

— Не ешь сырое. Вредно.

— Ты скоро кончишь?

— Надо еще все пожарить. Который час?

— Четыре, — ответил он и снова отщипнул кусочек теста.

— Прекрати сейчас же. — Она ударила его по пальцам. — Сходи-ка лучше за малышкой. Она у соседей внизу.

В этот момент опять зазвонил телефон. Снова междугородная, снова тот же голос. На этот раз он сказал:

— Хочу подтвердить то, что сказал тебе раньше, Пьетюр Каурасон. И заруби себе на носу: может быть, мои слова показались тебе знакомыми, но я не книжку вслух читал — новую мерзкую книжку, слова эти сказаны всерьез и по суровой необходимости. Да, Пьетюр Каурасон, гнусное дело у тебя на совести.

После того как телефон зазвенел в третий раз и передал высказывания, похожие на предыдущие, Пьетюр сел на диван и уставился на елку в углу.

— Вальгердюр! — громко окликнул он жену.

— Что? — донеслось из кухни. — Опять он?

Пьетюр не ответил. Жена вошла в гостиную, села рядом и потянулась.

— Не принимай близко к сердцу, — сказала она, зевая.

— Он сказал, что, когда я приеду в Город, мне надо остерегаться. Оберегать тебя и малышку.

— Чушь.

— «Получишь по заслугам» — вот его слова.

— Пьетюр, милый. Плюнь. В таких городах всегда есть несчастные люди — слабоумные или ненормальные. Тебе звонил ненормальный. Какие у этой публики могут быть с тобой счеты? Ты им ничего не сделал.

— Тревожно как-то.

— Брось. Лучше поцелуй меня, — весело сказала она, встала, наклонила огненно-рыжую голову и поцеловала его в губы. — Вот так-то. А теперь займемся делами. Мы ведь будем праздновать рождество?

— Ты помнишь рецензию? — продолжал он. Ее веселье ему не передалось.

— Помню, ты рассказывал.

— Будто бы роман о людях из Города. Будто…

— Чепуха, — перебила она. — Ты же не знаешь людей из Города. Вставай. — Она подошла к нему, взяла за руки и попыталась поднять.

— Почему он звонит? — произнес он, вставая.

— Наверняка какой-то ненормальный, сам не знает, что делает. Сходи-ка за малышкой.

Он послушался. Вернувшись, он застал жену в ванной. Она стояла в неглиже перед зеркалом и причесывалась. Он сказал:

— Конечно, и такое могло случиться.

— Ты все о том же.

— Случайности часто бывают странными.

— Однако не странная случайность, что мне сейчас надо остаться одной, — сказала она, заканчивая причесываться. — Закрой-ка дверь.

Он закрыл дверь. Прошелся по квартире. Сел на диван. Встал. Снова прошелся. Опять сел.

— Готовься, Дед-Мороз, — произнесла она, выходя из ванной в самом нарядном своем платье.

— Вальгердюр, — начал он, не двигаясь с места. — Если сравнивать разные места из моего романа с действительностью, то могло оказаться, что все совпадает и что он — точный пересказ реальной жизни и…

— Ты совсем спятил, — резко оборвала она. — Хватит фантазировать. Переодевайся. Через десять минут к столу.

Она отнесла на кухню утюг, разложила по тарелкам копченое мясо, и вскоре ее улыбающееся лицо показалось в дверях спальни.

— Уже время. С рождеством тебя, малышка, с рождеством тебя, большой дядя. — Она поцеловала обоих, и вся семья принялась за мясо.

— Это — рождество? — спросил ребенок, обводя взглядом свечи в подсвечниках, мясо на блюде, пиво в стаканах, лепешки, бобы и красную капусту.

— Конечно, малышка, если тебе так нравится, — сказала мать и погладила девочку по голове. И семья стала поглощать малышкино рождество.

— Хватит, наверное, — сказал Пьетюр, кладя нож и вилку на пустую тарелку.

— Как же это? У нас еще каша с миндалем.

— Чего хватит? — спросил ребенок. — Рождества?

— Нет, малышка, папа дурачится.

И они стали дальше поглощать рождество.

Потом перешли в гостиную и принялись распаковывать рождество, восхищались подарками, смеялись, иногда даже чуть-чуть плакали от радости, играли, пели, и девочка, усталая и счастливая от всего этого рождества, легла спать, забыв про все остальное на свете.

Уже пробило полночь. Пьетюр и Вальгердюр сидят в своей скромной гостиной. Перед ними бокалы с красным вином и сыр. Он спрашивает:

— Скажи, пожалуйста, почему ты никогда не хотела говорить со мной о том, как не стало твоих родителей? Я знаю только, что они погибли в Городе во время пожара. Твое молчание всегда казалось мне, мягко говоря, труднообъяснимым. Теперь же, когда мы переезжаем в Город, ты должна рассказать мне, как все произошло.

На ее зеленые глаза навернулись слезы.

— Ничего удивительного, что мне не хотелось говорить об этой ужасной истории. Единственное, что я знаю: они заживо сгорели в доме. Почему? Как? Ничего об этом не знаю. — Она помолчала. Потом добавила: — Пока я ничего точно не знаю, а лишь подозреваю, мне представляется, я не вправе делиться с кем-нибудь своими мыслями. Даже с тобой. Не могу из-за родителей, а еще из-за того,