Вызывающая неполиткорректность Трампа сыграла решающую роль в смещении фокуса политики идентичности с левой части спектра идей, где она родилась, вправо, где она сейчас укореняется. Политика идентичности в понимании левых легитимирует, как правило, только некоторые идентичности, игнорируя или принижая другие, — такие как европейская (то есть белая) этническая принадлежность, христианская религиозность, «сельская провинциальность», вера в традиционные семейные ценности и другие, связанные с этими, категории. Многие сторонники Дональда Трампа из трудящихся считают, что национальные элиты ими пренебрегли. В голливудских фильмах доминируют сильные женщины, черные или геи, но мало кто обращается к образу обычного человека — разве что для того, чтобы посмеяться над ним (вспомните фильм «Рики Бобби: Король дороги» Уилла Феррелла). Сельские жители, составляющие становой хребет популистских движений не только в США, но и в Великобритании, Венгрии, Польше и других странах, полагают, что их традиционным ценностям угрожают космополитические городские элиты. Они чувствуют себя жертвами светской культуры, склонной воздерживаться от критики ислама или иудаизма, но считающей христианство — из которого она во многом и вышла — мракобесием. Они уверены, что элитарная пресса со своей политкорректностью подвергает их опасности, как это было в Германии в новогодние дни 2016 г., когда СМИ, опасаясь разжигания исламофобии, замалчивали массовые случаи сексуальных домогательств и нападений преимущественно мусульманских мужчин в Кёльне.

Самыми опасными из этих «новых правых» идентичностей являются те, что связаны с расовой принадлежностью. Президент Трамп был достаточно осторожен, чтобы не высказывать открыто расистские взгляды. Но он с радостью принял поддержку отдельных лиц и групп, которые их придерживаются. В качестве кандидата он уклонялся от критики бывшего лидера ку-клукс-клана Дэвида Дюка, а после марша «Объединенных правых» в августе 2017 г. в Шарлоттсвилле, штат Вирджиния, возложил вину за насилие на «обе стороны». Он постоянно и целенаправленно критиковал чернокожих спортсменов и знаменитостей. Он с удовольствием использовал рост поляризации в стране, вызванный конфликтом вокруг памятников героям Конфедерации. После политического подъема Трампа белый национализм из периферийного движения превратился в одно из ведущих движений американской политики. Его сторонники недовольны тем, что объединение на основании определенной идентичности вокруг таких групп, как движение «Black Lives Matter», латиноамериканские избиратели или те, кто поддерживает права геев, считается политически приемлемым, но стоит кому-то использовать прилагательное «белый» в качестве самоидентификатора или, что еще хуже, призвать сплотиться вокруг темы «прав белых», как его, по словам белых националистов, тут же заклеймят расистом и шовинистом.

Аналогичные вещи происходят и в других либеральных демократиях. Белый национализм имеет долгую историю в Европе. Там его называли фашизмом. В 1945 г. фашизм был разгромлен и с тех пор тщательно подавляется. Но недавние события ослабили некоторые сдерживающие факторы. Миграционный кризис середины 2010-х гг. вызвал в Восточной Европе панику по поводу того, что мигранты-мусульмане могут изменить демографический баланс в регионе. В ноябре 2017 г., в годовщину независимости Польши, примерно 60 000 человек прошли маршем через Варшаву, скандируя «Чистая Польша, белая Польша!» и «Беженцы, убирайтесь!». (И это несмотря на то, что Польша приютила относительно небольшое число беженцев.) Правящая популистская партия «Право и справедливость» дистанцировалась от демонстрантов, но, подобно Дональду Трампу, посылала смешанные сигналы, позволявшие предположить, что цели демонстрантов не вызывают у нее резкой антипатии{16}.

Левые сторонники политики идентичности могут утверждать, что защита правыми своей идентичности незаконна и нравственно несопоставима с притязаниями меньшинств, женщин и других маргинализованных групп. Скорее, они отражают взгляды доминирующей основной культуры, исторически привилегированной и остающейся таковой.

В этих аргументах есть очевидные резоны. Преимущества, которые, с точки зрения части консерваторов, несправедливо предоставляются меньшинствам, женщинам и беженцам, сильно преувеличены, равно как и ощущение того, что политкорректность «свирепствует» повсеместно. Проблему усугубляют социальные сети, поскольку один комментарий или инцидент может разлететься по интернету и стать знаковым для целой категории людей. Реальность для многих маргинализированных групп остается прежней: афроамериканцы все еще сталкиваются с полицейским насилием, а женщины продолжают подвергаться нападениям и домогательствам.

Примечательно, однако, что правые переняли язык и формулировки идентичности у левых, в частности идею о том, что моя конкретная группа подвергается преследованиям, что ее положение и страдания не видны остальной части общества и что вся социальная и политическая структура, ответственная за эту ситуацию (читай: СМИ и политическая элита), должна быть уничтожена. Политика идентичности стала линзой, через которую сегодня представители всего идеологического спектра рассматривают большинство социальных вопросов.

Либеральные демократии вправе игнорировать постоянно растущий круг различных групп идентичности, закрытых от посторонних. Динамика политики идентичности стимулирует появление подобных групп, поскольку они начинают воспринимать друг друга как угрозу. В отличие от борьбы за экономические ресурсы, претензии на идентичность обычно не поддаются обсуждению: права на общественное признание по признаку расы, этнической принадлежности или пола основаны на фиксированных биологических характеристиках, их нельзя обменять на другие блага или каким-либо образом ограничить.

Несмотря на убеждения некоторых сторонников политики идентичности как слева, так и справа, идентичности не определяются биологически. Хотя они и формируются под влиянием опыта и среды, их можно определить либо узконаправленными, либо широкими терминами. Обстоятельства моего рождения не определяют ход моих мыслей; жизненный опыт в конечном счете может быть преобразован в общий опыт. Общество должно защищать маргинализированных и отчужденных, но обществу также нужно достигать общих целей через дискуссии и консенсус. Сдвиг в повестках как левых, так и правых в сторону защиты все более узких групповых идентичностей угрожает возможности общения и коллективных действий. Но отказ от идеи идентичности, составляющей слишком большую часть представлений современных людей о себе и окружающих их обществах, не решит эту проблему. Выходом из сложившейся ситуации будет более широкое и интегрированное определение национальных идентичностей, учитывающее фактическое разнообразие существующих либерально-демократических обществ. Об этом речь пойдет в двух следующих главах.

После «арабской весны» 2011 г. в Сирии разразилась опустошительная гражданская война, число погибших в которой оценивается в 400 000 человек. По данным Верховного комиссара ООН по делам беженцев, из 18-миллионного на начало войны населения Сирии 4,8 млн человек покинули страну (число сирийских беженцев в Европу достигло миллиона) и еще 6,6 млн были перемещены внутри страны. Возникший в результате этой войны «эффект домино» дестабилизировал политику в соседних странах — в Турции, Иордании, Ливане и Ираке, и вызвал миграционный кризис, потрясший Евросоюз.