У меня потемнело перед глазами. Такого демарша от следователя я не ожидал!

– Как же так, Иван Дмитриевич... – задыхаясь, пробормотал я. – Разве признания подозреваемого не являются подтверждением его вины? Ведь он признан вменяемым и должен отдавать себе отчет в том, что ему угрожает после вынесения обвинительного приговора суда!

– Свидетельствование подозреваемого в отношении себя, уважаемый Степан Максимович, – доказательство косвенное, и на основании его одного, без доказательств прямых, ни один суд не решится приговорить подсудимого к пожизненному лишению свободы. А потому, исходя из материалов дела, имеющихся в моем распоряжении, я вину Разбоева больше усматриваю в том, что он имеет кровь первой группы, чем в том, что он убивал. – Посмотрев на меня, он добавил: – У меня вторая группа. У вас какая?

– Первая, – опешил я.

– Вот видите. Значит, я не убивал, а вы убили.

– Но других же подозреваемых у следствия на данный момент нет! – почти вскричал я, имея в виду, разумеется, бродягу с пустыря.

– Но и это не является доказательством вины Разбоева! – расхохотался Кряжин.

Боже, смеяться в такой момент!

– Пока нет, – советник успокоился так же быстро, как и взорвался. – До того момента, пока я не переговорю с Сашей.

– Каким Сашей? – наконец-то заговорил доселе хранящий молчание Сидельников.

– С парнем Тани, первой жертвы убийцы. Именно его имя назвала мама девушки, услышав в трубке мужской голос.

Вот это поворот... Сейчас я вынужден признать, что мое первое мнение о Кряжине ошибочно. Он не такой уж сноб, расточающий драгоценное время на придание своему образу ореола величия, каким кажется. В меня начинает закрадываться подозрение, что точное расписание всех своих действий он знал с первой минуты нашей поездки.

Входить в квартиру, в которой поселилась смерть, хоть к ней и должны были уже давно привыкнуть ее владельцы, всегда неуютно. Кряжину и Сидельникову привыкать к этому было не нужно, Шустин же чувствовал некую нервозность. Он всякий раз отходил в сторону, когда Кряжин пытался ввязать его в диалог с матерью девушки, и больше времени проводил на лестничной площадке за сигаретой, чем в квартире. Когда же речь заходила о подробностях событий той ночи, слышалось, как он шуршал карандашом по листу блокнота.

«Что в журналистах невозможно исправить, так это стремление знать все даже в тот момент, когда само пребывание в месте получения информации им неприятно», – думал капитан, изредка наблюдая за перемещениями репортера.

Кряжин разговаривал с матерью погибшей. Вдова уже пять лет, после смерти дочери она чувствовала себя разбитой и никому не нужной даже в сорок. На вопросы отвечала с безнадежностью в голосе, на следователя смотрела с безразличием. А чего еще нужно было ожидать от женщины, которую оставили все близкие ей люди?

– У Тани был молодой человек? – спросил Кряжин и, дабы не уводить женщину в пространные размышления о многообразии интересов ее девочки, сразу сориентировал ее на главном: – Саша с вами сейчас общается?

Конечно, он звонит сейчас все реже. За последние полгода, например, звонил два раза. Хотя после смерти Тани набирал номер ее матери дважды в неделю. Но обвинять юношу в этом нельзя – сказала рассудительная мама, и обиды на него никто не держит. У мальчика, в отличие от ее дочери, жизнь продолжается и...

И она заплакала. Сидельников тут же принес из кухни стакан воды, не забыв шепнуть Кряжину, что, судя по навернутому на палку куску белой материи с проступающими через нее большими буквами, мама была участницей сегодняшней манифестации перед зданием прокуратуры.

– Он живет... – успокоившись, женщина разъяснила, как лучше подъехать к дому Саши, и пообещала, что позвонит его родителям, предупредив их тревогу за позднее вторжение.

Беспокоиться действительно было о чем – стрелки на часах Шустина показывали начало первого ночи, но Кряжин и тут поступил вопреки ожиданиям репортера.

– Не стоит, – простодушно успокоил он добрый порыв потерпевшей. – Мы поедем к ним завтра утром.

Женщина пожелала им скорейшего завершения расследования, выразив уверенность в том, что зверь Разбоев будет наказан по заслугам, и прикрыла за ними дверь.

– Он учится в МГУ, – осипшим голосом – он совсем простыл в этом путешествии – напомнил Шустин слова матери. – А найти его там будет очень сложно.

– А его никто в университете искать и не собирается, – сказал с гадкой улыбочкой (надсмехается – понял журналист) Сидельников.

И Шустин понял почему. Через пять минут машина остановилась у дома, названного женщиной.

В квартиру их впустили, хотя и не без раздражения. В то и дело звучащих репликах о грубой работе прокуратуры и нежелании призывать виновных к ответу явно читалось их сегодняшнее участие в митинге вместе с мамой Тани. Между тем Сашей оказался вполне приятный молодой человек в очках, в поведении которого виделось уважение к чуждому труду и сознание необходимости общаться со следственными органами. Он пригласил в свою комнату всех, но вместе с ним туда зашел один лишь Кряжин. Сидельников остался в зале рассказывать одетым в пестрые халаты родителям байки о перипетиях сыскного труда. Среди слушателей присутствовал и Шустин, который за пятнадцать минут разговора Кряжина в комнате Саши уже дважды пытался проскользнуть туда с блокнотом в руке, однако всякий раз его останавливала рука капитана...

– Саша, – покрутив в руках студенческий билет молодого человека и положив обратно на стол, сказал советник, – разговор сейчас пойдет не из приятных. Но ты должен проявить понимание и поглубже спрятать эмоции. Вопрос может вызвать у тебя массу кривотолков, подозрений и возмущений, однако мне нужно знать ответ на него, чтобы наказать существо, поднявшее руку на девушку, которой ты дорожил. Ты дорожил ею?

– Задавайте свой вопрос, – в глазах за стеклами очков не было ни капли неприязни.

– Ты хорошо помнишь вечер, предшествующий смерти Тани?

– Я вспоминаю каждую минуту этого вечера ежедневно.

– Ты занимался с ней любовью перед тем, как вы расстались до следующего дня, который для Тани не наступил?

Молодой человек по имени Саша медленно снял очки и размял пальцами переносицу, прежде чем ответить:

– Да.

– Какая у тебя группа крови? – тихо, чтобы во время паузы в россказнях Сидельникова до родителей не донеслось и звука этого вопроса, спросил Кряжин.

Юноша сначала удивленно, а потом с искрой гнева вскинул на советника блестящий взгляд.

– Первая положительная, резус-фактор положительный. Надеюсь, вы не...

– Нет-нет, – равнодушно, чтобы не пугать парня, поспешил успокоить его Кряжин. – Даже не думай об этом. Вспомни, о чем я тебя просил в начале разговора.

Поднявшись с мягкого стула гарнитура, остальные предметы которого были расставлены в гостиной, он протянул Саше руку: