От этой «степенности» у Разбоева спина полосата, как будущая роба, и весь затылок в гематомах. Только бы не случилось в один из таких ночных приходов сотрясения или ушиба головного мозга. Тогда плакала надежда арестанта на то, что он сможет защитить себя в суде и выглядеть резонным и нормальным. Пока же он нормален и силен духом.

Чего не скажешь о смене, несущей нынче службу в «Пресне» на этом этаже. Кого не мешало бы подвергнуть экспертизе на вменяемость, так это их.

Почувствовав, что опять приходят обиды и ненависть, а значит – неуверенность в себе и слабость, он заставил себя свернуться и заснуть. Главное – выдержать до суда, и дай бог, чтобы этот новый следователь не наделал новых дел. Пусть будет все так, как есть сейчас – шесть поруганных девичьих тел, за которые он с уверенностью в своей невиновности ответит на первом же судебном заседании.

Но где же «важняк»?!

К четырем часам утра, когда стало ясно, что Кряжин наконец-то наговорился и уснул, Шустин тоже попытался сомкнуть веки и забыться. Советник сказал, что поднимет всех около восьми, до прихода на Дмитровку сотрудников, дабы те не видели в здании посторонних лиц и не догадались, что Кряжин «водит к себе посторонних». Выглядело это, конечно, смешно, потому как в здании хватало «посторонних» и без Шустина с Сидельниковым, но Кряжин и не пытался придать своим словам серьезность.

А до четырех утра происходили постоянные, малопонятные журналисту разговоры, из которых он совершенно ясно представил себе перспективы дня следующего. Во-первых, с рассветом они выезжают на поиски Миши. Видимо, эпизодом с жильцами на Асеева Кряжин не успокоился и продолжал искать доказательства порядочности Шустина. Во-вторых, советник озаботился поиском окурка, и тема та возникла как раз к четырем часам утра. А между двумя этими событиями журналист догадался, что советник одержим желанием побывать на месте последнего убийства. На вопрос: «Почему последнего и какие результаты это может принести?» – он сухо ответил, что хочет осмотреть место происшествия, потому что в протоколе осмотра, проведенного Вагайцевым, отсутствуют некоторые детали. Какие именно – добиться от него не удалось, потому что следователь снова утонул в собственных воспоминаниях.

А еще он рассказал о содержимом двух черных полиэтиленовых мешков, стянутых сверху и опечатанных мастичной печатью Генеральной прокуратуры. Они стояли у сейфа, прислоненные друг к другу, как негры перед судом Линча, и советник посетовал на то, что список вещдоков на бумаге у него есть, а вот наличие их и состояние оценить ему до сих пор не хватало времени.

Сидельников, тот уснул сразу, едва под его спиной появилась ровная и твердая поверхность, и журналист никак не мог понять, как можно мгновенно уйти в блаженный сон, если руки твои скрещены на груди, ноги поставлены на пол, а туловище откинуто назад на три поставленных в шеренгу стула. Что касается Шустина, тот попробовал просто прилечь и тут же встал.

– Это обычная поза отдыхающего сотрудника уголовного розыска, – пояснил советник, убирая документы со стола в сейф и громыхая замком. – Треть жизни человек проводит во сне. Опер половину этого сна проводит в такой позе. В углу стоят ваши три стула, господин Шустин. Сами виноваты. Нечего было фотосъемкой заниматься и разбоями промышлять. Спали бы сейчас дома под своим теплым синтетическим одеялом на подушке из холлофайбера.

Репортера при последних словах передернуло. Неужели Кряжин и впрямь до сих пор сомневается в том, что события на Знаменке в квартире артиста Забалуева – недоразумение? И потом... Следователь что, был в его... квартире?

– Откуда вы знаете, что одеяло у меня не пуховое, а подушка из синтетического наполнителя?

– Вы «перьевой» аллергик, Шустин, и ваш насморк при отсутствии простуды за эти сутки меня просто убил. В машине у вас постоянно першит в носу, вы чешетесь, как прокаженный, и беспрестанно поедаете какое-то антигистаминное средство. А все оттого, что у нас с капитаном куртки на гагачьем пуху. Видели бы вы свое лицо, когда втихаря и всухомятку лопаете эти горчайшие таблетки. – Вспомнив о тревоге репортера, Кряжин улыбнулся: – Не волнуйтесь, я не был у вас дома. Но разве могут быть дома у человека с такими признаками аллергии пуховое одеяло и подушка с пером?

Разоблаченный и тем обиженный журналист улегся боком на стулья. Впрочем, паузы, ставящей его в неудобное положение, не было, потому что Кряжин, который, по мнению Шустина, страдал открытой формой хронической бессонницы, опять принялся за свое. С половины второго до четырех часов утра, постоянно будоража воображение единственного слушателя, он рассказывал свои бесконечные истории и курил. Шустин изредка косил взгляд в темный угол, где безмятежно спал сыщик МУРа, и страдал от приступов черной зависти.

– ...А вот была одна история, Степан Максимович, и случилась она в конце февраля этого года. Передали мне дело об автомобильной мафии. Целый синдикат. Делается нынче так. В Германии угоняется автомобиль, скажем... Вам какое авто больше нравится, Степан Максимович?

– «Ме...», «Вольво», – глухо пробубнил Шустин.

– Ага, понял. Угоняется, значит, в Германии, где-нибудь в Бремене, «Вольво». Машина две тысячи второго года, свежая модель, застрахована, как и положено, и перегоняется в Беларусь. На границе она продается русским же перекупщиком, причем те прекрасно осведомлены о статусе машины. Эти перекупщики вступают в преступную связь – давно, заметьте, налаженную! – с белорусскими таможенниками, и авто въезжает на территорию России уже в виде добросовестно приобретенного транспорта. Пригоняется в Москву и здесь сдается какому-нибудь нуворишу. Через месяц другая группа, на этот раз из числа сотрудников ГИБДД, машину останавливает, проверяет ее по своим каналам и тут же везет на штрафстоянку, ибо по всем данным Интерпола значится, что авто в угоне и находится в розыске за бременской полицией. Возбуждается дело, и оно передается в прокуратуру. Следователь долго выпаривает нового владельца – добросовестного, заметьте! – после чего делает ему предложение, от которого тот не в силах отказаться. За какие-то десять тысяч долларов следователь согласен дело прекратить за отсутствием в действиях хозяина авто состава преступления и возвратить ему со штрафстоянки машину. Ну, не рыцарское ли предложение?! Что такое десять тысяч долларов по сравнению с теми шестьюдесятью, которые автолюбитель потеряет, если на предложение не согласится? Вы бы не согласились, Шустин? Шустин!..

Встрепенувшись ото сна, журналист чуть привскакивает на стульях, соображает, что это не война началась, а Кряжин пытается добиться его понимания, после чего кряхтит, говорит: «Да, конечно» – и снова укладывается. История советника, конечно, интересна, но природа берет свое и заставляет яростно борющегося со сном репортера забыться и отдохнуть. Непонятно только, почему природа не берет свое у Кряжина? Или она просто у Шустина берет за двоих? Журналист все-таки находит в себе силы стряхнуть усталость и даже покашлять, подтверждая этим свое внимание.

– Деньги нувориш, конечно, выплачивает, но, понимая, что аналогичный эпизод может произойти с ним и завтра, «Вольво» продает. Его покупает другой нувориш, которого тут же «выпасают» все те же сотрудники ГИБДД, и машина вновь оказывается на штрафстоянке, а дело возбуждается тем же следователем, который вскоре сделает предложение сходящему с ума от огорчения хозяину. Как вы думаете, Степан Максимович, сколько раз можно доить один и тот же «Вольво»?