Наконец палата опустела, и за стенами госпиталя загремели барабаны. Френсис было приятно, что все жители Нгуи поют и танцуют в ее честь. Она попыталась рассказать об этом Саймону, но он не слушал, потому что, высунувшись из окна, любовался танцем чернокожих девушек, смеялся и махал им рукой, когда они ему подмигивали.

— Саймон, я хочу уйти домой, в мой новый дом, — в конце концов дернула его за рукав Френсис.

— Не сегодня, любовь моя.

Он помог ей раздеться и натянуть обычную, не «свадебную» ночную рубашку, а затем решительно уложил на кровать.

— Но, Саймон… — запротестовала она.

— Мне еще нужно поболтать с отцом Кашиоки, — напряженно произнес он.

— Надеюсь, Элспит все еще отсутствует? — сухо поинтересовалась Френсис и ужаснулась — эти слова вырвались помимо ее воли. Она отвела глаза, боясь встретиться с Саймоном взглядом.

— Спи, Френ, — устало произнес он.

— О, Саймон, я сожалею! Мне не стоило этого говорить!

— Да, не стоило, — угрюмо согласился он. — Забудь об этом, Френ. Мы все обсудим завтра утром.

«Боже, что я наделала, — запаниковала Френсис. — Надо все исправить, убедить его, что мне нет дела до Элспит, что я ему доверяю…»

— Ты не собираешься поцеловать меня на ночь? — с несчастным видом спросила она.

— Нет, не собираюсь. Спи, Френ. Увидимся завтра.

Он выключил свет и решительно захлопнул за собой дверь. Френсис зарылась лицом в подушку и вдруг обнаружила, что слишком устала даже для плача. Она вышла замуж за мужчину, которого любила больше самой жизни, и все же сейчас желала только одного — умереть!

Френсис, к своему удивлению, в эту ночь впервые выспалась с тех пор, как в нее вцепилась лихорадка. Порой девушка просыпалась и слышала, что барабаны все еще звучат в ночи, но, успокоенная их непрекращающимся ритмом, засыпала вновь. А утром она почувствовала себя достаточно бодрой и отдохнувшей, чтобы вернуться в свой дом.

Пришел отец Кашиоки.

— Ну, отец, я, как самая отважная антилопа-гну, готова устремиться в путь. Но если я упаду сейчас у обочины, в этом частично будет и ваша вина! — пошутила она.

— Думаю, у Саймона хватит сил, чтобы поддержать вас, — улыбнулся священник.

Френсис вздохнула:

— Хотела бы я сказать то же самое!

— Вы боитесь, что он вас не любит? — мягко спросил отец Кашиоки.

— Я думаю, он испытывает ко мне влечение, но, по-моему, брак — не совсем то, что было у него на уме. А я люблю его так отчаянно, что это причиняет боль. И ужасно ревную. Не уверена, что я достаточно сильна, чтобы делить его с кем-то и прощать мимолетные увлечения. Это… это не очень приятно — испытывать такое сильное чувство к кому-то, правда?

— Почему же? — улыбнулся отец Кашиоки.

Френсис поколебалась, но все же ответила:

— Я считала себя цивилизованным человеком, умеющим контролировать свои эмоции и не поддаваться инстинктам. Но потом появился Саймон!

— Африка пока еще не цивилизованное место, — заметил священник. — Думаю, вы уже поняли это?

Френсис молчала, прислушиваясь к барабанам, которые все еще гремели снаружи.

— Это что-то значит для вас? — полюбопытствовала она. — Эти ритмы тоже являются частью вашей души?

— Конечно. Я не настолько цивилизован, чтобы противостоять инстинктам, которые движут всеми нами!

— Вы, наверное, считаете, что я глупая, — печально укорила его Френсис.

— Вовсе нет! Я никогда не предположил бы ничего подобного!

— Тогда, предположите! Я глупая, и вы, вероятно, правы: пара детишек действительно излечат меня от этого. Но я никогда прежде не была влюблена, хотя однажды, еще в Англии, убедила себя в том, что жить не могу без одного мужчины. А потом, когда я встретила Саймона… Я и не догадывалась, что это такое разрушительное чувство…

— Саймон не должен был передавать вам мои слова, — неодобрительно сказал священник;— Я думаю, вы хорошая женщина и отличный врач.

— Вы думаете, я смогу сделать Саймона счастливым? — с надеждой спросила Френсис.

— Почему бы вам не спросить об этом его самого?

— Я не уверена, что он захочет ответить. По-моему, я его вчера очень обидела.

— На вашем месте я бы просто извинился. Он обязательно вас простит.

— Я попытаюсь.

— Вот и хорошо. Я приеду в следующем месяце. Но если я понадоблюсь вам раньше, Авель знает, как меня найти. Благослови вас Бог, Френсис.

Когда священник ушел, девушка опять заснула, хотя намеревалась бодрствовать и прислушиваться к шуму на улице — это был день свадьбы Авеля, и празднование уже началось.

Она, вероятно, проспала бы все утро, если бы не вошел Мвет.

— О! — удовлетворенно сказал он. — Mama выглядит сегодня гораздо лучше!

— Мне тоже так кажется, — сонно улыбнулась Френсис. — Я собираюсь одеться и пойти домой.

Но Мвет, похоже, не разделял ее уверенности.

— Я скажу daktari, и он заберет вас к себе.

— Нет! — выпалила Френсис и, устыдившись, поспешила добавить: — Я соскучилась по пламенеющему дереву, по носорожку. Они наверняка выросли, пока я их не видела. А Тото мог забыть, как сильно он любит шоколад.

— Я все же скажу daktari, — пробормотал Мвет.

— Прямо сейчас, когда он вкушает божественный pombe на свадьбе Авеля? — хитро прищурилась Френсис.

— Я скажу daktari, — упрямо повторил Мвет.

Френсис уже начала злиться — не надо было говорить этому церберу о своем намерении покинуть госпиталь.

— Ну как ты не понимаешь? — воскликнула она. Мне нужно немного побыть одной! A daktari пока может подождать.

Санитар укоризненно посмотрел на Френсис.

— Хорошо, — сдалась она наконец, — тогда иди и скажи ему! Но я все равно сама пойду домой!

Он с облегчением улыбнулся:

— Да, mama daktari.

Как только Мвет ушел, Френсис начала одеваться. Платье болталось на ней, как будто было сшито на другого человека. Изучая свое отражение в зеркале, она решила, что выглядит ужасно, и впервые в жизни ей захотелось быть красавицей — ради Саймона. Но, раз уж не суждено, ничего не исправишь… Да еще ее глупый язык! Как она могла упомянуть Элспит? В такой момент!

Следов дождя, когда она вышла из госпиталя, на улице не было. В голубом небе сияло солнце, от горизонта вереницей тянулись маленькие пушистые облачка. Они доберутся сюда днем — Френсис уже знала, что в сезон дождей всегда так происходит. Затем на землю упадут первые капли неспешно, лениво, а через несколько минут разверзнутся хляби, и день превратится в мокрый и шумный кошмар.