– Николай Иванович, Мариэла Захаровна уже опробовала свое искусство на присутствующем здесь лейтенанте Семакове. По его свидетельству: впечатляет-с!

Николай Иванович увидел возможность хоть какой-то проверки дерзких заявлений этой юной особы.

– А что с вами было, господин лейтенант?

– Старый шрам на руке, двенадцатилетний. Мария Захаровна свела его в считанные минуты, и следа не оставила. Николай Иванович, обращаю особое внимание: хуже не будет.

Последнюю фразу хирург отметил в памяти.

– Так как же вас называть?

– Мое настоящее имя – Мариэла. Но Мария тоже годится. Это имя хорошо знакомо любому русскому.

Пирогов решился.

– У меня есть условия.

– ?

– Я буду присутствовать на операции.

– Почему «операции»? Лечении, вы хотели сказать?

– Пусть так.

– Разумеется, я согласна, сама хотела вас об этом попросить. Но и у меня будут условия.

– Какие же?

Мягкий женский голос вдруг стал стальным. Разумеется, никто из присутствующих не знал, что интонации госпожа магистр скопировала у наставницы.

– Первое вы уже знаете: я могу отказаться от лечения. Но есть и второе, куда более важное. Тот (или те), от которого я откажусь, должен быть переведен в другое помещение на расстояние не меньше полусотни шагов. Отдельно от всех прочих моих пациентов. И ему не будет разрешено приближаться к товарищам, как бы он ни просил. Вплоть до выздоровления, конечно. И третье: после лечения я пропишу полный покой в течение какого-то времени. Никому, кроме меня и вас, не будет позволено входить в это помещение. И еще кроме тех, кому я разрешу это. Как вам такое?

Как раз условия были почти понятны, и Пирогов наклонил лобастую голову в знак согласия.

– С разрешения Павла Степановича…

– Да, конечно. Идите и доказывайте, Мария Захаровна. Сдается мне, что ваши знания флоту весьма потребны будут-с.

Все посетители вышли.

– Николай Иванович, опишите, если не трудно, характер тех болезней или травм, что вы собираетесь мне предъявить как экзамен.

– Извольте, сударыня. Но позвольте для начала предложить вам место в пролетке… Так вот: заряд пороха загорелся, и четверо нижних чинов получили сильные ожоги. У одного выжжены глаза. Второй: кисть правой руки сгорела чуть не до костей. Я всерьез думаю об ампутации. Ну, а третий и четвертый – просто ожоги лица с обугливанием кожи, за недели четыре должны восстановиться. Шрамы, понятно, останутся.

– Мне надо смотреть.

Больничная палата была громадной: на двадцать кроватей. Некоторые пациенты спали, но бодрствующие, как один, повернули головы и уставились на молодую странно одетую барыню в компании не с кем-нибудь – самим Пироговым, а уж тот пользовался несомненным и заслуженным уважением.

– Надо полагать, те четверо?

– Совершенно верно.

Не увидеть повязку на глазах у матросика было трудно.

Женщина бросила короткий взгляд на странную серебряную плитку в руке. В ее голосе зазвучали приказные нотки.

– Перевести всех четверых в отдельное помещение. Они же могут ходить, верно?

– Добро. Прохор, отведите их в большую операционную. До послезавтра оперировать в ней никто не будет. Уж для осмотра сгодится.

У магистра магии жизни были причины для такого требования. Сигнализатор однозначно показал: в палате имеется хотя бы один негатор.

Двое пациентов повели под руки третьего – того самого, что с повязкой на глазах. Четвертый шел сам. Впереди шагал санитар. Через пять минут вся группа вошла в операционную. Госпожа снова глянула и удовлетворенно кивнула – сигнала не было.

– Не желаете ли вымыть руки, сударыня? – с елейной улыбочкой осведомился Пирогов. Уж он-то знал предрассудки относительно этого дела.

Похоже, заграничная докторша не уловила иронии.

– Неплохо, но не обязательно. Я не собираюсь касаться больного руками.

Руки были помыты, по мнению хирурга, недопустимо быстро. Но он промолчал.

– Садитесь.

– А больно не будет? – храбрец-матрос, не побоявшись вспыхнувшего картуза с порохом, несколько устрашился непонятного доктора женского пола.

И вдруг совершенно неожиданно для всех присутствующих, кроме того, что с повязкой на глазах, женщина улыбнулась.

– Делать так, чтобы пациенту не было больно – часть моей работы.

Трое матросов переглянулись. Пирогов чуть поднял бровь.

– Итак, Николай Иванович, сейчас я… – тут женщина-врач замялась, с очевидностью подыскивая слова, – наведу на больного очень крепкий сон, поскольку мне нужна неподвижность…

– По-русски называется наркоз.

– Благодарю… теперь поглядим… ага… Николай Иванович, ну как же вы говорили «глаза выжгло»? Наружная оболочка сильно пострадала, верно; также… цветная оболочка…

– Радужная, с вашего позволения.

– Да, спасибо… но ведь хрусталик практически не затронут! И… задняя стенка… ну, вы понимаете… и нерв зрения целы полностью…

Пирогов уже не решился прерывать.

– Тут всего-то работы на… э-э-э… от получаса до целого часа. И еще хорошо бы подлечить ожоги лица. Лоток сюда!

Дальше на глазах потрясенного Пирогова страшная почерневшая роговица отпала; вместо нее начала нарастать нормальная. Иностранка то коротко задумывалась, то двигала в воздухе пальцами, то опять застывала. Потом вдруг обуглившаяся кожа превратилась в нормальную. Наконец, женщина разогнулась.

– Ну вот. Гляньте.

Глядеть было, собственно незачем. Бессмысленный взгляд, что и положено при наркозе, расширенные зрачки, но… полностью целые глаза. Как? Единственное слово, что приходило на ум Николаю Ивановичу, было «колдовство».

Тем временем женщина-врач стала раздавать команды:

– Наркоз продлится еще час. Потом пациент будет просто спать. Шести… нет, лучше восьми часов сна хватит на полное заживление. На это время, – и тут в голосе появилась уже знакомая присутствующим сталь, – никому к больному не подходить на расстояние ближе десяти сажен. Никому, кроме вас, Николай Иванович, меня, само собой, а также тех, кому я разрешу.

Пирогов наконец-то пришел в себя. И высказал то, что, по его мнению, было главным:

– Марья Захаровна, голубушка, научите!

Женщина улыбнулась грустной улыбкой, совершенно не вязавшейся с молодым лицом.

– Николай Иванович, вы сами не знаете, о чем просите. Позже я расскажу вам подробно, в чем тут препятствия, но главное из них: я не знаю, есть ли у вас способности к этой науке. Не обижайтесь: у меня на родине едва ли один человек из полутысячи имеет таковые. Хотя при вашем знании анатомии курс обучения занял бы совсем немного: лет пять, не больше. Ладно, оставим это на время. Унесите этого матроса на койку. Теперь займемся пострадавшей рукой…